Ангина
Шрифт:
Пока взлетали, пока набирали нужную высоту, и нельзя было ходить по салону, Андрей нетерпеливо ждал возможности обратиться к стюардессам за помощью. За эти двадцать пять минут он начал покашливать, успел сначала вспотеть, а потом замёрзнуть. Осознав в себе болезнь, он стал больным совершенно.
У стюардесс нашлись только обычные обезболивающие. Андрей принял сразу две таблетки. Голова его просто разрывалась от боли. Он попросил горячего чая, но ему ответили, что это будет возможно, только когда будут обслуживать питанием и напитками всех пассажиров. Тогда он попросил плед. Его знобило. Он даже не стал снимать пиджак. Понимая, что сильно изомнёт свою рабочую одежду, он всё равно укрылся пледом поверх пиджака, чтобы было теплее. Да и сил снимать и куда-то пристраивать этот пиджак, не было совсем. Он вжался в кресло, напряжённо скукожился, сильно сжав зубы, и страшно сердился на болезнь, которая точно отнимет у него много сил и как минимум несколько грядущих дней. Сердился на задержку рейса, на усталость, на Банк, у которого слишком много филиалов, на необъятные размеры родной страны, на то, что кроме как в столице никто нигде делать ничего не умеет и не хочет, и поэтому ему нужно мотаться по разным городам, на то, что на высоте десять тысяч метров не найти нужных ему лекарств, чтобы остановить развитие хвори. Он прямо-таки видел, как в недрах его организма активные и агрессивные болезнетворные бактерии побеждают усталых, вялых, но хороших. А лететь было ещё долго. Очень долго.
Головная боль вскоре отступила. Голова не столько прошла, сколько одеревенела. Кашель усиливался, горло болезненно реагировало на каждое сглатывание.
Еду подали быстро. Измотанные пассажиры также быстро её съели, потом многие выстроились в туалет, кто-то послонялся по салону и самолёт стал затихать. Плачущие двое или трое детей замолчали, видимо уснули, разговоры иссякли. Ровный гул стал основным непрерывным звуком, звуком успокаивающим и убаюкивающим.
Андрей от еды отказался категорически. Сама мысль о еде вызывала тошноту. Чая он выпил две чашечки, более-менее смягчил горло, согрелся и попытался угнездиться поудобнее, чтобы заснуть. Но заснуть не удавалось. Всякое положение тела в кресле было неудобно, хотя ему ещё несколько дней назад казалось, что он привык к этим авиакреслам и может спать в любой модификации самолётного сиденья.
А ещё раздражала соседка. Ни сердила, ни не нравилась, а именно раздражала. В соседнем кресле оказалась совершенно молоденькая девица. Маленького роста, очень румяная, веснушчатая, с короткими рыжими волосами и весёлыми блестящими глазами, которые буквально сверкали из за больших очков в модной чёрной пластмассовой оправе. Одета девица была во что-то мягкое и бесформенное. У неё с собой была масса каких-то предметов, предназначенных для удобства в полёте. Как только она разместилась на своём месте, она тут же разулась и натянула на ноги толстые, яркие носки крупной вязки, поджала под себя ноги и угнездилась в своём кресле, кажется, очень и очень удобно. Из своего рюкзачка она достала, моментально надула и надела на шею специальную нашейную подушку, потом воткнула в уши наушники, пристегнулась ремнём к сиденью, извлекла откуда-то большое зелёное яблоко и книгу, книгу открыла, уставилась в неё и громко захрустела яблоком. Всё это она успела сделать ещё до того, как самолёт стал выруливать на взлётную.
Из её наушников хоть и тихо, но доносился ритм. Только ритм. Яблоко она откусывала редко, но очень громко и даже звонко. А яблоко было большое. Книга, которую она читала, была толстая. Соседка периодически посмеивалась прочитанному. Чаще она тихонько похрюкивала, сдерживая смех, видимо, было смешно, но не очень. А иногда смеялась в голос. По ней было видно, что ей просто здорово и ей всё нравится. Вот как раз это Андрея и раздражало. Ему было плохо.
Свою еду соседка, отложив книгу и вынув наушники, съела с аппетитом. Пока она ела, Андрею удалось поговорить с ней. Представилась она Аней. Сама Аня была родом откуда-то из северного городка, название которого Андрей тут же забыл. Училась Аня в Питере в университете на филологическом. Андрей попытался сказать, что он тоже филолог, та сначала обрадовалась, а потом, услышав про факультет журналистики, только пренебрежительно хмыкнула. Аня училась на третьем курсе, специализировалась по зарубежной литературе. Она быстро рассказала, что её сильно интересуют японские средневековые тексты, что она хочет в дальнейшем заняться литературными переводами с японского, но для этого надо менять учебное заведение, к чему она пока не готова. В Хабаровск она летала на какую-то студенческую конференцию, на которой ей понравилось, потому что было много живых японцев.
Закончив трапезу, она достала влажные салфетки, вытерла руки, лицо и шею, вставила в уши наушники, уткнулась в книгу и сразу захихикала. Андрей не успел спросить, что же это она такое читает весёлое, а ему было любопытно. Он вдруг понял, что очень давно не читал толстых книг. Никаких книг, кроме учебников, справочников, методик и специальных сборников специальных статей давно не читал. Он попытался вспомнить, когда в последний раз с увлечением читал какуюнибудь беллетристику, и что это была за книга. Андрей этого не вспомнил. Он даже не смог вспомнить, каково это читать литературу. Хотя когда-то много читал.
Он не заметил, как уснул. Сон его получился болезненный, воспалённый и короткий. Ему приснился какой-то аэропорт и что он никак не может найти паспорт, не помнит, где он мог его оставить, а телефон разряжен, и позвонить он никуда не может. Во сне он закашлялся и проснулся.
Основной свет в салоне самолёта был выключен, гул превратился в особую, ровно звучащую тишину, кто-то сзади басовито похрапывал, соседка уютно и совершенно бесшумно спала, надев на глаза специальные наглазники на резинке.
Андрей сразу понял, что проснулся и уже точно не уснёт. Озноб не прошёл, а ломота в суставах никуда не делась, во рту было ужасно сухо, а губы, казалось, зашелестят, если ими подвигать. Он включил над собой лампочку, с надеждой посмотрел на часы и с отчаянием обнаружил, что спал он всего ничего, и что лететь ещё почти шесть часов. Он приподнялся, огляделся, увидел, что во всём салоне горит ещё всего несколько индивидуальных лампочек, и нажал кнопку вызова стюардессы. Пришла взрослая женщина с ввалившимися от усталости глазами, молча выслушала просьбу принести воды, и лучше сразу бутылку, чтобы не беспокоить её несколько раз.
Получив пол литровую бутылку воды, Андрей понял, что больше ему делать абсолютно нечего. Эта мысль повергла его в уныние и какую-то душную скуку. И тут взгляд его упал на толстую книгу, которую его соседка вставила в карман впереди стоящего кресла. Андрей поколебался, но, рассудив, что в этом нет ничего дурного, взял объёмный том. На обложке он прочёл: «Хрестоматия японской литературы XV–XIX веков». Он открыл её и узнал, что книга эта предназначена для студентов и преподавателей, а издана она каким-то университетом. «Никогда бы не подумал, что старинная японская литература может быть такая смешная», — подумал Андрей. Он наугад открыл книгу, где-то в первой трети, увидел плотный, не разбитый абзацами или диалогами текст, полистал дальше и наткнулся на начало какого-то то ли рассказа, то ли повести, то ли новеллы. В верхней части страницы Андрей прочёл слово, которое тут же забыл, но успел подумать: «Интересно, это имя автора или название?» А текст под этим именем или названием начинался так: «Я, да будет вам известно, Фукакуса, смиренный житель столицы».
Эта первая фраза отозвалась в Андрее каким-то завораживающим эхом. Или, если проще сказать, она Андрею очень понравилась.
Теперь он не смог бы вспомнить, кто был этот Фукакуса. Текст для чтения был сложный, порядок слов в предложении диковинный и витиеватый. Быстро, как он привык, читать его не получалось. Андрей понял, что прежде не читал такой японской литературы. Если она и была в университетской программе для журналистов, то как-то факультативно, и он прошёл мимо. Андрей знал, что существует некая японская поэзия. Существуют короткие стихи хокку и танки. Он даже заучил несколько, чтобы при случае блеснуть эрудицией. Правда, он не помнил, хокку или танки он выучил. Он помнил, что они отличаются размером, но какие какой имеют, не помнил.
А Фукакуса шёл куда-то. Андрей читал, постоянно спотыкался о многочисленные и трудные даже для внутреннего и безмолвного произношения названия каких-то японских провинций, дорог, деревень, городов, имена людей, рек, династий, горных вершин и перевалов. Всё имело свои названия, всё было важно какому-то давнему японскому автору. Андрей читал и читал, понимая, что читает слова, эти слова звучат в его голове, он слышит их, но в некий смысл они не складываются. И это ему тоже понравилось.
Понятно было только, что Фукакуса путник, но куда он шёл и зачем Андрей теперь не мог вспомнить, а точнее, тогда, когда читал не очень-то и понимал. Правда, Андрея удивляло то, что повествование создавало ощущение бесконечно долгого путешествия. При этом, он прекрасно помнил, как Япония выглядит на географической карте, и что по этим островам особо не попутешествуешь. Да и как можно всерьёз относиться к путешествию по Японии, когда летишь из Хабаровска в Москву? Медленно читая тягучий текст, держа в руках толстую книгу и ощущая её вес, Андрей даже подумал: «Эту книгу прочесть будет потруднее, чем обойти Японию пешком». Подумал он так и в первый раз в процессе чтения усмехнулся.