Английская мята

Дюрас Маргерит

– Или больной?

– Все возможно. Мы могли бы пойти в наших рассуждениях еще дальше, если, конечно, вам не наскучило…

– Да нет, что вы! Совсем наоборот.

– Так вот, возможно и то, что мы имеем дело с человеком методичным, аккуратным, я бы даже сказал, серьезным.

– Он что сказал, религиозным, да?

– Это Клер.

– Да.

– Что ж, может, и религиозным. Пожалуй, вы правы, мадам, это слово здесь даже уместней. Из-за головы, которую так и не удалось обнаружить.

– Вот тут я что-то не совсем уловил.

– Если убийца не выбросил голову

вместе со всем остальным, то на первый взгляд может показаться, будто он поступил так только ради того, чтобы исключить опознание жертвы, не так ли?

– Пожалуй.

– Так вот, если хорошенько поразмыслить, то все это может выглядеть несколько сложнее.

– Раз уж он был полностью уверен, будто нашел идеальное решение, вполне мог бы избавиться и от головы тем же манером, что и от всего остального, вы не это имели в виду?

– Иначе говоря, если принять во внимание паническое состояние, которое ни на минуту не покидало убийцу все три ночи, пока он сновал взад-вперед между домом и виадуком, его нечеловеческую – только представьте! – буквально смертельную усталость и, наконец, страх, как бы его не схватили прежде, чем он уничтожит следы преступления, – согласитесь, подобная осторожность с его стороны кажется непостижимой. Есть здесь в поведении преступника нечто странное, необъяснимое. Либо он уверен, что совершил идеальное убийство и в этом случае может позволить себе, скажем, изуродовать голову до неузнаваемости и поступить с ней тем же манером, что и со всем остальным, – либо у него есть какие-то свои, личные мотивы, я бы сказал, морального свойства, по которым он уготовил голове совсем иную, особую участь. Предположим, к примеру, что это человек набожный или был таковым когда-то в прошлом…

– Ну, по-моему, это уж вы хватили через край…

– Вы действительно так думаете?

– Скажите, а может такое случиться, что, когда вы его поймаете, все это рухнет, как карточный домик, – и окажется, что вы полностью ошибались в своих догадках?

– Конечно, всякое бывает. Однако было бы весьма странно, если бы мы ошиблись во всем, так сказать, от начала до конца. Такое бывает очень редко.

– Выходит, все это произошло здесь, совсем рядом?

– Да, и тайна скрыта где-то среди вас.

– А по-моему, мы имеем дело с преступлением, которое можно было бы назвать спонтанным, бессознательным, что ли. Вас это удивляет?

– Да, весьма. Даже эта идея с виадуком, пусть она и не совсем сработала, все равно об этом надо было подумать заранее.

– Но почему? Почему непременно заранее? Почему это не могло просто осенить его в тот момент, когда он со своей ношей тащился по виадуку, уже не один час ломая себе голову, как бы избавиться от этого груза? Это ведь вы, читатели газет, придумали ту разгадку с девятью разными составами. А если хорошенько пораскинуть мозгами, можно прийти к выводу, что такого плана вообще не существовало в природе, что все это чистая случайность.

– Почему вы так упорно настаиваете, что все вышло совершенно случайно? Почему отрицаете заранее обдуманный план?

– Да хотя бы потому, что есть в этом преступлении какая-то непосредственность,

простота, что ли, а это уж очень плохо вяжется с осторожностью.

– Может, просто какой-нибудь псих?..

– А в чем разница?

– Это опять она. Можно подумать, будто она в другой комнате.

– Между чем и чем?

– Между психом и нормальным, когда речь идет об убийстве. Она хотела спросить, как отличить, сумасшедший он или нет.

– Разница начинается после того, как преступление уже совершено. Можно сказать: у сумасшедшего не хватило бы терпения столько раз ходить до виадука и обратно. Сумасшедший, настоящий сумасшедший, был бы неспособен целые три ночи кряду действовать с такой поистине муравьиной педантичностью. С другой стороны, будь убийца сумасшедшим, он мог бы сохранить голову. Что и произошло на самом деле.

– Мне кажется, сумасшедший уже давным-давно как-то объявился, заговорил бы, что ли?

– Нет, вовсе не обязательно.

– А как по-вашему, допустил ли убийца хоть какую-то оплошность?

– Да. Без этого не обходится ни одно преступление. В данный момент это все, что я могу вам сказать.

– Так все-таки как по-вашему, он был сумасшедший или нет?

– Снова она. А я и забыл про этот вопрос.

– Откуда мне знать, мадам… Нам известно также, что убитая женщина, судя по всему, не была красавицей: плотного телосложения, коренастая, с широкими квадратными плечами. Что это была женщина физически сильная, этакая… рабочая лошадка.

– Женщина, привыкшая к физическому труду, так ведь?

– Да, пожалуй.

– Вы так говорите, будто по этому описанию можно кого-то узнать, но ведь это же просто глупо…

– Да тут, знаете ли, кто угодно подойдет.

– А вот то, что ее никак нельзя было назвать красоткой, какой, по-вашему, из этого следует вывод?

– А такой, что если кому-то могло прийти в голову, будто это убийство на почве ревности или любовной страсти, то, по-моему, он глубоко заблуждается.

– А что, неужели так никто до сих пор и не заявил в мэрию об исчезновении какой-нибудь женщины?

– Нет, никаких заявлений. Думаю, уже и не будет. Иначе уже давным-давно бы заявили. Сами подумайте, целую неделю все газеты только об этом и пишут – и хоть бы что! Нет, судя по всему, речь идет о женщине, у которой нет ни одного родственника или близкого друга, кого могло бы встревожить ее исчезновение.

– Или о женщине совсем одинокой?

– Одинокой? Но ведь где-то же она должна была жить. Если в многоквартирном доме, то консьержка сразу бы пришла и сообщила, что такая-то вот уже неделю как не кажет носа.

– Тогда где же? Одна в отдельном домике?

– Тоже не слишком правдоподобно. Если одна в доме, уже давно нашелся бы какой-нибудь сосед, который бы явился и доложил: мол, у такой-то вот уже неделю закрыты все ставни; или: такую-то вот уже неделю как никто и в глаза не видел, мусор во дворе неубранный… И так далее, и тому подобное.

– Ну и воображение же у вас… Хорошо, но ведь должна же она была где-то жить, разве не так?

– Это уж точно, иначе и быть не могло… Неужели еще не догадались?