Английская мята
Шрифт:
– Да нет, стыдился – это, пожалуй, не то слово. Она ведь никогда не делала ничего такого, чтобы ее можно было стыдиться. Скорее, боялся, как бы она чего не выкинула, чего-нибудь такого, из-за чего ее могли бы принять за сумасшедшую, – но только перед посторонними. А перед нами нет. Всякий раз, когда она принималась рассказывать свои небылицы, мы просто не обращали внимания, пусть себе несет что придет в голову. Вот Альфонсо, тот иногда слушал. А мы с Пьером – нет, говорили себе о чем-то своем и внимания не обращали…
Случалось, мы сидели вчетвером вплоть до самого закрытия. Мне нравилось болтать с ним. Он был неглуп, всегда в курсе всех событий. В общем, симпатичный мужик, славный, и насколько она была не в себе, настолько же он всегда был такой спокойный, уравновешенный, трезво смотрел на вещи.
– И что же она говорила, когда на нее находило такое?
– Ах, да невесть что, все, что взбредет в голову. О том, что видела на улице, по телику… У нее была такая манера рассказывать свои истории, которая очень смешила Альфонсо, она прекрасно это знала, поэтому часто пересказывала ему фильмы, что смотрела по телевизору. Я, признаться, не мог все это слушать. На меня все эти россказни всегда наводили смертельную скуку. На Пьера тоже. А вот на Альфонсо нет. Все зависит от человека…
– И… как же все это выглядело? Я имею в виду, как она все это рассказывала?
– Даже не знаю, как описать… обо всем сразу. Несет, несет невесть что, прямо не остановишь… А потом вдруг замолкнет – и ни слова.
– И что, это были какие-то бессвязные истории, ни начала, ни конца, так, что ли?
– Да нет, не совсем, вот Альфонсо, тот, к примеру, вроде бы всегда понимал, о чем там речь. Но, чтобы разобраться, надо было следить очень внимательно. Помню, Альфонсо иногда советовал: «А ты бы хоть разок попробовал, прислушался к тому, что она рассказывает». Я, и правда, пытался, да только мне так ни разу и не удалось дослушать до конца ни одной из ее историй.
– Выходит, в этих ее историях было начало и был конец?
– Само собой, просто за этим невозможно было уследить. Не успеешь оглянуться, как она уже совсем о другом, потом о третьем, и все это якобы связано между собой, но как-то так, что вам бы сроду и в голову-то не пришло.
– Но неужели она никогда не говорила о ком-то в отдельности, о каких-то конкретных людях из Виорна?
– Очень редко. Как правило, это были либо газеты, либо телевизор, либо какие-то ее собственные выдумки. Во всяком случае, начинала она именно с этого.
– У вас было впечатление, что она не в себе?
– Не знаю. Отказываюсь отвечать на этот вопрос, даже сейчас.
– Вы вот тут упомянули о тихих местных сумасшедших, которых оберегает вся округа…
– Это просто так, к слову, для ясности вроде.
– И еще вы сказали, будто заранее знали, что рано или поздно наступит день, когда она окончательно потеряет рассудок.
– Да, это так. И все же, если бы вы попросили меня ответить, вот так, окончательно и бесповоротно, в себе она была или нет, я бы не смог сказать. Кто знает, может, живи она в другом доме, с другими людьми, с другим мужем, все обернулось бы совсем по-другому…
– И все-таки, несмотря на то, что она производила впечатление немного тронутой, ее ведь считали скорее умной, чем наоборот, разве не так?
– Да, вот Альфонсо, он так и думал. Говорил, что если бы ей удалось образумиться, то была бы она очень даже умной женщиной. Остальные как-то просто об этом не думали. По-моему – я хочу сказать, на мой взгляд, – уж он-то был куда умней ее.
– А вы виделись с Альфонсо перед тем, как он уехал в Италию?
– Да, он заходил ко мне накануне отъезда, то есть три дня назад. Так, поговорили о том о сем, и он между делом сообщил мне, что завтра утром уезжает из Франции.
– И неужели вы так и не задали ему ни единого вопроса насчет того, что произошло у вас в городе?
– Да нет, мне бы и в голову не пришло заводить с ним такой разговор. И потом, даже если он как-то и был в этом замешан, все равно он ни в чем не виноват.
– А о чем же вы говорили?
– О том, какая жизнь ждет его там, в Модене. И еще немного о ней, о Клер. Он признался, что вот уже десять лет был к ней неравнодушен и, не будь Пьера, увел бы ее жить к себе в хижину. Он сказал мне об этом впервые. А я-то даже и не догадывался.
– Он жалел, что не сделал этого?
– Об этом он ничего не говорил.
– А вы не поинтересовались, почему он решил уехать из Виорна?
– Какой смысл, я и так знал. Он уехал из Виорна, потому что боялся, как бы Клер не наговорила чего во время следствия – мало ли что ей взбрело бы в голову! – чтобы и он тоже оказался за решеткой. Все было против него, сами посудите: сельскохозяйственный рабочий, холостяк и к тому же еще иностранец. Поэтому он предпочел уехать из Франции.
– Он знал, что Клер может попытаться его скомпрометировать?
– Да, знал. Но не из злого умысла. А… как бы сказать… из-за того, что она была не в себе… я выбрал это слово просто за неимением другого. С того момента, как она оказалась в тюрьме, ей вполне могло прийти в голову и его затащить туда же. Она ведь была к нему очень привязана.
– А он?
– И он тоже. Кто знает, вдруг у нее была надежда, что они окажутся вместе в одной и той же тюрьме? Может, она сама об этом расскажет…
– А как вы думаете, каким образом Альфонсо мог догадаться не только обо всем остальном, но и об этом тоже?
– Понятия не имею. Но знал, это уж точно.
– Хотя ни разу не говорил с ней об этом?
– Не вижу, в какой момент они могли бы поговорить об этом наедине…
– А вы знали, что иногда она гуляла по ночам?
– Я знаю, потому что он сказал об этом на следствии. Прочитал в газете. Только оттуда.
– Но ведь и он тоже часто бродил по ночам, похоже, страдал бессонницей и спал очень мало, так что не исключено, что им случалось порой встречаться, даже перекинуться словечком-другим, разве не так?