Английские бунтари
Шрифт:
В то время английским престолом владел очередной мальчик-король Эдуард VI. Фактическую власть в стране осуществлял его регент герцог Сомерсет — человек довольно терпимый и, что самое главное, придерживавшийся умеренных политических взглядов. Например, он пытался положить конец практике огораживаний, в меру своих возможностей ограничивал “монополию” торговых князей и придворных фаворитов и даже, невзирая на протесты знати и землевладельцев, объявил всеобщую амнистию за “незаконный” снос изгородей.
Все эти полумеры, естественно, не решали, да и не могли решить главных проблем. Поэтому крестьяне во многих местах брали инициативу в собственные руки: они объединяли свои усилия, создавали фонды взаимопомощи и проводили забастовки арендаторов. В 1549г. проявления активного протеста против произвола землевладельцев охватили уже семь графств и приобрели характер
* В действительности, речь может идти лишь о зачатках классовой войны, так как масштабы таких конфликтов, программа их участников “снизу” (в тех случаях, когда она была) и, как правило, непоследовательность в ходе восстания никак не могут поставить их в один ряд с подлинными классовыми войнами, каковой, в частности, стала Английская буржуазная революция XVII в. Прим. ред.
Открытое восстание началось в июле 1549 г . неподалеку от Уаймондхэмского аббатства (графство Норфолк) во время ежегодного благотворительного базара в честь св. Фомы Бекета. Собралось множество празднично одетого люда: они ели и пили, торговали и покупали, с интересом смотрели выступления бродячих комедиантов, весело смеялись и шутили. Казалось, ничто не предвещает грозы. Но вот тут и там, незаметно для постороннего взора, в толпе явно по заранее продуманному плану стали образовываться кучки совсем не празднично настроенных людей. Послышались страстные речи и призывы. Внезапно от толпы отделилась большая группа людей и, увлекая за собой остальных, отправилась по Нориджской дороге сносить ограждения, недавно поставленные вокруг части общинных земель неким Джоном Флауэр-дью — небогатым землевладельцем, снискавшим общую неприязнь местного населения своей жадностью и деспотическим характером. С бессильной яростью взирая на происходящее, Флауэрдью поинтересовался, почему это они ломают именно его ограду, а, например, не его соседа, зажиточного дубильщика Кета, который на днях также “отхватил” себе кусок общинной земли. Местные жители любили и уважали Роберта Кета (в отличие от Флауэрдью) , но, осознав правоту этих слов, они отправились к нему и заявили, что, поскольку народ возвращает себе свои законные владения, его изгородь также подлежит сносу. Неожиданно для всех Кет выразил свое полное согласие, сказав: “Да, все, что я огородил, должно снова стать общим, и я собственными руками подам тому пример”. Более того, он выступил со страстной речью, яростно обрушившись на власть богатства и сильных мира сего: “…Немало страданий выпало на долю народа в последние годы, многое пришлось ему выстрадать и претерпеть… Я считаю, что зло, причиненное надменными лордами общественному благополучию и нашей земле, должно быть исправлено”* . Затем он повел ликующую толпу к своей изгороди и самолично принялся ее крушить.
* Neville Alexander . Norfolk ‘s Iwries . 1607.
На следующее утро, 9 июля, под сохранившимся до наших времен могучим дубом, впоследствии названным “дубом Кета” или “дубом реформации”, собрались жители окрестных деревень, которые единодушно избрали Кета руководителем нового движения. Тогда же он торжественно поклялся: “Я не сложу с себя доверенную мне обществом обязанность до тех пор, пока вы не получите все, положенное вам по праву”.
Из немногих дошедших до нас сведений о Кете известно, что он находился уже в зрелом возрасте, происходил из уважаемой семьи кожевников, регулярно посещал церковь и являлся членом гильдии св. Фомы. Судя по всему, он был личностью волевой, способной и не страдал от отсутствия красноречия — именно эти качества, очевидно, и выдвинули его в вожди народного восстания.
В ходе собрания, а длилось оно весь день, небольшие группы одна за другой отправлялись в близлежащие деревни, где они сносили незаконные ограждения. Оттуда они возвращались с новыми сторонниками движения. Собравшиеся обсуждали конкретные планы действий и рассылали гонцов во все концы страны. Затем было принято решение отправить большой отряд в соседний Норидж — один из крупнейших и наиболее важных городов Англии — для “освобождения” земель городской общины.
Поняв, что происходящее выходит далеко за рамки местных “недоразумений”, мэр Нориджа Томас Кодд поспешил уведомить об этом находившегося в Уиндзоре короля, а затем попытался сам уговорить взбунтовавшуюся толпу с миром разойтись по домам. Повстанцы наотрез отказались. На следующий день к Нориджу подошли их основные силы во главе с Кетом, и теперь уже с тем же требованием к ним от имени короля обратился главный шериф Норфолка и Суффолка: манеры его были полны презрительного высокомерия, а речь изобиловала оскорбительными выражениями. Однако повстанцы сдержались, позволив ему удалиться целым и невредимым под громкий смех и улюлюканье.
Что делать дальше? На обсуждение этого важнейшего вопроса ушло два дня. В конечном итоге было принято решение стать лагерем в Маусхолд-Хит (предварительно укрепив его) — обширной лесистой пустоши, с которой как на ладони просматривался весь Норидж. В центре ее расположились старинная часовня и новый дворец графа Суррея. Поскольку Томас Кодд закрыл городские ворота, 2600 повстанцам с солидным обозом пришлось совершить длинный обходной марш. Через неделю их было уже свыше 20 тыс. На общем сборе Кет откровенно заявил, что жребий брошен, назад пути нет, а значит, надо быть готовыми к самым крайним мерам. “Беззубые прошенья, — сказал он, — устраивают только запуганных глупцов. Для вас же, кто вырвался из плена, вся надежда заключается в решительной борьбе”.
Тем временем в Норидже перепуганные ольдермены вот уже несколько часов подряд обсуждали тот же вопрос: “что делать дальше?” Мнения ольдерменов разошлись: одни требовали немедленно атаковать взбунтовавшуюся чернь, другие призывали к осторожности и благоразумию, аргументируя это тем, что на безоговорочную победу над восставшими надеяться не приходится, поскольку многие горожане и даже члены отрядов милиции сочувственно относятся к движению Кета, а поражение поставило бы под угрозу само существование Нориджа. В результате было принято компромиссное решение — усилить караул на стенах, подготовить город к обороне, но ворота не закрывать и свободному входу и выходу из города не препятствовать. Не являясь ревностным сторонником ни правящей знати, ни восставшего народа, мэр Нориджа заботился единственно о сохранности доверенного его попечению крупного города, рассудительно полагая, что наилучшим образом этого можно добиться, лишь поддерживая добрые отношения с обеими сторонами. Его часто видели вместе с Кетом, их подписи нередко скрепляли те или иные распоряжения.
Повстанцы изо всех сил укрепляли свой лагерь: рыли глубокие рвы, возводили брустверы, расчищали от деревьев наиболее удобные подходы, чтобы лишить противника возможных укрытий. Каждый день в деревни отправлялись отряды фуражиров для сбора провианта и оружия. Поскольку такие отряды имели строжайший приказ “не допускать никакого насилия или несправедливости по отношению к бедным и честным людям”, главным объектом их экспедиций обычно становились дома и особняки богатеев, у которых они реквизировали быков, овец, домашнюю птицу, мушкеты, пистолеты и бочонки с порохом. За время стоянки лагерем в котел пошло четыре тысячи голов крупного рогатого скота и около 20 тысяч овец. Ну, а баранину повстанцы поедали с особым удовольствием, считая овец главными виновниками всех своих бед. Наглядным свидетельством того, что фуражиры на самом деле не допускали произвола и насилия, может служить сохранившаяся до наших времен расписка, в шутливой стихотворной форме составленная одним из таких отрядов:
Благодарим вас, мистер Прэтт,
За овечек на обед.
А чтоб вам не быть в накладе
И свое себе воздать.
Шкуры — можете продать
И купить супруге платье.
Просим только не забыть
Нас за все благодарить.
Несмотря на отсутствие насилия в действиях повстанцев, местное дворянство охватил страх: многие из них бежали, а кое-кто поспешил явиться в лагерь с добровольными дарами, надеясь, что это поможет им спасти остальное. Кет арестовал нескольких опасных недоброжелателей, поместив их во дворце и в Нориджском замке, но ни один человек не был убит повстанцами.
Тем временем в лагере постепенно вырабатывался свой собственный, в чем-то неповторимый образ жизни. Под раскидистыми ветвями “дуба реформации” соорудили широкий навес и небольшое возвышение: здесь ежедневно проходило общее моление (в новом виде) и здесь же руководители восстания открыто, в присутствии всех желающих обсуждали дальнейшие планы и принимали текущие решения. Был создан совет сообщества, в который, помимо Роберта Кета и его брата Уильяма, присоединившегося к восстанию вскоре после его начала, вошли мэр Кодд, бывший мэр Олдрич, а также по два представителя жителей графства от каждой из так называемых 33 “сотен” (т.е. округов). Предписания и распоряжения совета исходили как бы из “лагеря короля”: по мнению Кета, английский парламент, приняв ряд законов против практики огораживаний, просто не довел дело до конца, а раз так, то, претворяя их в жизнь, “друзья и делегаты короля” — именно так он называл себя и своих сподвижников — фактически представляют интересы короны и государства.