Английский детектив. Лучшее
Шрифт:
— Хорошо, тогда я должна узнать имя полицейского, занимающегося этим расследованием, и делать любовь с ним.И еще, пожалуйста, со мной всегда должен быть редакционный фотограф.
— Фотограф? Зачем?
— Во-первых, это удобно. Работая в «Лои», я много раз делала отличные снимки. Однажды мне удалось фотографировать, как графиня де ля Тур Сен-Сюльпис она клепто-маньяк — ворует ожерелье из магазина Полье на рю де ля Пэ.
— В самом деле?
— О-ля-ля, это была сенсация! — довольно промурлыкала она. — Еще это полезно тем, что можно сфотографировать полицейского,
Хаустон слушал ее так, как будто впал в транс. Жаклин казалась окруженной розовым облаком невинности, как ангел на открытке к Дню святого Валентина. Он бы не смог удивиться больше, если бы Мона Лиза вдруг высунулась передним из рамы и показала язык. Наконец дар речи вернулся к нему.
— Начинаем мы с соблазна, а заканчиваем шантажом, — промолвил он. — Макграт, я не могу этого допустить. Девушка, вы уволены! Вы погубите эту газету за неделю.
— Если вы ее увольняете, — загремел Макграт, — то и я подаю в отставку! Во имя всех святых, у нас наконец появился настоящий журналист!
— Вы хотите, чтобы нас МВД прикрыло?
— А для чего у нас редакторы сидят? Ее статьи будут проверяться и, где надо, исправляться. Поверьте, если…
— Я еще хочу попросить, — несмелым голоском промолвила Жаклин. — У вас работает один фотограф, Генри Ашвин, он хороший человек, хотя и пьет, по-моему, слишком много виски-соды. Я хочу этого фото графа, пожалуйста.
— Ашвин? Почему именно Ашвин?
— Я знаю, что у него роман со служанкой Хейзел Лоринг. Да! Это наш козырь? Так вот, я даю ему виски, и мы разговариваем. Я уже у него много чего узнала.
— До того, как вас назначили?
Жаклин удивленно подняла брови.
— Ну да! Разумеется. Вот послушайте. Этой мисс Лоринг тридцать пять лет. В личной жизни она очень несдержанная и грубая. Генри Ашвин думает, что она обманщица, но не совсем в этом уверен. Еще она вся очень правильная, как вы говорите, ханжа. Замужем ли она? Нет. Но у нее есть жених, адвокат по имени Эдвард Хойт, и он увивается за ней уже пять лет, однако дальше этого у них дело не идет. Почему она не выходит за него, а?
— И почему?
— Я это выясню, — просто ответила Жаклин. — Теперь я расскажу то, чего не рассказала вам полиция.
— Да? — протянул Хаустон, все еще не выйдя из транса.
— Это то, что ее служанка рассказала Генри Ашвину, а Генри Ашвин рассказал мне. Когда мисс Лоринг нашли в том парке на скамейке в одном brassiere, [47] нижней рубашке и туфлях, остальная ее одежда лежала рядом с ней на скамейке.
Макграт тут же насторожился.
47
Бюстгальтер (фр.).
— Нам это известно. И не только нам, об этом во всех газетах знают.
— Да. Но! — Жаклин выдержала многозначительную паузу. — Есть еще кое-что. В ее одежду (да-да!) был завернут рыжий парик и темные очки.
Хаустон и Макграт озадаченно переглянулись, думая, не скрывается ли за этим выражением какая-нибудь французская метафора. Но Жаклин
— Рыжий парик, — повторила она и для наглядности похлопала себя по макушке. — И дымчатые очки, через которые смотрят. — Тут она приложила к глазам руки, изображая очки. — Зачем ей они понадобились, а? Черт возьми, но и это еще не все! Точно известно, что она сама разделась. Ее служанка говорит, что ее хозяйка по-особенному складывала свои чулки, она их… zut!.. [48] Хотите, я сниму свои и покажу, как она их складывала?
48
Черт! (фр.).
— Нет, нет!
— Хорошо, я просто спросить. Но это особенный способ. И еще платье тоже по-особенному сложено. Так вот, она снимает платье, и у нее с собой парик и очки. Что это значит? Вы разрешите мне это узнать? Пожалуйста. — На Хаустона устремились полные укоризны большие голубые глаза. — Вы сказали, что увольняете меня, это плохо. Я знаю, что я бестолковая сумасбродка, так все говорят в Париже, но, пожалуйста, вы же можете быть добрым, да? Дайте мне шанс, и я все сделаю, обещаю!
Хаустона одолевали самые мрачные предчувствия, но он был журналистом.
— Надеюсь, что так, — произнес он.
Инспектор Адам Белл из управления уголовных расследований стоял в аккуратной маленькой гостиной дома № 22 на площади Виктории. Он смотрел то в окно на парк, то на стоящего перед ним мужчину с бледным лицом.
В это промозглое зимнее утро площадь Виктории казалась погруженной в вечный сумрачный покой. Дома, окружавшие ее, были наглухо закрыты. В парке за зубцами металлической ограды ветви деревьев в блеклых сумерках казались черными и узловатыми, гравийные дорожки змеились вокруг железных скамеек и скелетов кустов, а земля промерзла и стала твердой, как камень.
Инспектор Белл в белой стерильной гостиной дома погибшей женщины разговаривал с женихом Хейзел Лоринг. Инспектор был молодым и очень серьезным выпускником Хендонского полицейского училища, но он был человеком душевным, и это во многом ему помогало.
— Вы можете еще что-нибудь добавить, мистер Хойт?
— Ничего, — ответил Эдвард Хойт и потрогал свой черный галстук. — Вчера я хотел повести ее на концерт, но она отказалась, поэтому пришлось мне идти одному. Видите ли, я… э-э-э… не читаю дешевые газеты, поэтому узнал обо всем только сегодня утром, когда мне позвонила мисс Элис Фармер, секретарь Хейзел.
Инспектор Белл разделял мнение Хойта о бульварной прессе: дом был окружен тройным кордоном, чтобы внутрь не проник ни один репортер, и вокруг парка уже бродили сотни зевак.
Эдвард Хойт внезапно опустился в кресло рядом с небольшим камином за белой решеткой. Он был высоким стройным мужчиной чуть за сорок, с красивым лицом, большими узловатыми руками и спокойным характером. Наверняка, отметил про себя Белл, он был очень терпеливым поклонником. В свете горевшего в камине огня его налитые кровью глаза поблескивали, когда он то и дело посматривал на диван, на котором лежали аккуратный парик, темные очки и тяжелая трость.