Английский пациент
Шрифт:
Он проводит рукой вдоль реки Нуми до того места, где она впадает в море, на широте 23°30'. Продолжая движение на запад, указательный палец переползает со страницы на грудь и дотрагивается до ребра.
– Вот здесь. Гильф-эль-Кебир, к северу от Тропика Рака [72] . На египетско-ливийской границе.
– Что случилось в 1942 году?
– Я совершил путешествие в Каир и возвращался оттуда. Мне удавалось незаметно ускользнуть от врагов – по старым картам, находя довоенные запасы горючего и воды. Я ехал по направлению к Увейнату. Одному было намного легче. На расстоянии нескольких километров от Гильф-эль-Кебира под грузовиком что-то взорвалось, и меня
72
Тропик – это параллель с широтой 23 градуса 07 минут.
Грузовик от взрыва опрокинулся… Возможно, это была диверсия. Шпионов вербовали и среди бедуинов, а их караваны продолжали бороздить пустыню, перевозя из города в город не только пряности или специи, но и государственных советников. В те дни войны в любой момент среди бедуинов всегда можно было найти англичан или немцев.
Оставив грузовик, я пошел к Увейнату, где знал место… где был спрятан самолет.
– Подождите. Вы хотите сказать, что вы там спрятали самолет?
– Когда-то давно у Мэдокса был старый самолет. Хозяин облегчил его до предела, но все основные части оставались на своих местах, – единственным «излишеством» был фонарь, закрывающий кабину, что очень важно для полетов над пустыней. Когда мы бывали в экспедициях, он учил меня летать. Мы вдвоем ходили вокруг этого создания из веревок и планок и обсуждали, как оно будет лететь или менять направление на ветру.
Когда к нам прилетел Клифтон на своем почти новеньком «Руперте», старушку Мэдокса закрыли брезентом, закрепили колышками и оставили на приколе там, где она была, – в одном из укромных уголков между гранитными отрогами к северо-востоку от Увейната. Постепенно ее занесло песком, и никто из нас не думал, что мы увидим ее снова. Она стала еще одной жертвой пустыни. Через несколько месяцев, когда мы пролетали там, над северо-восточной долиной, мы не смогли различить даже никаких очертаний. К тому времени у нас уже был самолет Клифтона, на десять лет моложе.
– Итак, вы шли к спрятанному самолету…
– Да. Четверо суток. Я оставил человека в Каире и вернулся в пустыню. Везде шла война. Вдруг все разбились на «группы»: берманны отдельно, багнольды отдельно, Слатин-Паша сам по себе… Раньше они не раз спасали друг друга от смерти, а сейчас разделились на лагеря.
Я шел к Увейнату. Я пришел туда в полдень и влез в одну из пещер на плато. Над колодцем под названием Айн-Дуа.
– Караваджо считает, будто знает, кто вы, – сказала Хана.
Пациент ничего не ответил.
– Он говорит, что вы не англичанин. Он работал на английскую разведку в окрестностях Каира и немного в Италии. Пока его не схватили. Моя семья знала Караваджо еще до войны. Он был вором. Он верил в «перемещение вещей». Знаете, среди воров бывают коллекционеры, как среди исследователей (но таких вы презираете), как среди мужчин, коллекционирующих свои любовные победы,-так и среди женщин. Но Караваджо не такой. Он был слишком любознательным и щедрым, чтобы преуспеть в своей профессии. Половина из тех вещей, которые он крал, не доходила до дома. Он думает, что вы не англичанин.
Она наблюдает, как спокойно он слушает то, что она говорит; кажется, будто и не слушает вовсе. Опять где-то путешествует. Точно так же, как Дюк Эллингтон [73] погружен в свои мысли, когда играет «Одиночество».
Она замолчала.
Он дошел до мелкого колодца под названием Айн-Дуа. Сняв с себя всю одежду, он намочил ее в колодце, потом сам окунулся туда с головой. Четверо суток путешествия по пустыне измучили его. Развесив одежду на скалах, он полез дальше, по валунам, оставляя за спиной пустыню, которая тогда, в 1942 году, была ареной сражений, и обнаженным вошел в темноту пещеры.
73
Эдуард Кеннеди Эллингтон (1899—1974) – американский пианист, руководитель оркестра и композитор. Дюк – его прозвище.
Его окружали знакомые наскальные рисунки, которые он нашел несколько лет назад. Жирафы. Домашние животные. Мужчина в нарядном головном уборе с поднятыми руками. Несколько фигур, по позам которых можно безошибочно определить пловцов. Берманн был прав, когда утверждал, что на этом месте плескалось древнее озеро.
Он прошел дальше в холодную темноту, в Пещеру Пловцов, где оставил ее. Она все еще была там. Она отползла в угол, плотно закутавшись в парашютный шелк. Он обещал ей вернуться. Он тоже предпочел бы умереть в пещере, в ее уединении, в окружении пловцов, застывших в наскальных рисунках. Берманн как-то говорил ему, что в азиатских садах можно смотреть на скалу, и будет казаться, что это вода, а если ты смотришь на неподвижную поверхность озера, то она покажется твердой, словно скала. Кэтрин выросла среди садов, дыша их влажными тенями, для нее были привычными понятия «решетка, увитая зеленью» или «корабельная роща». Ее страсть к пустыне была временной. Она полюбила ее неприступность из-за него, ибо хотела понять, почему ему так хорошо в уединении среди раскаленных песков. Она всегда любила дождь, ванну в клубах пара, влагу, медленно обволакивающую ее, ей нравилось наполовину высунуться из окна в ту ночь в Каире, пропитаться дождем, а потом, не вытираясь, одеться, чтобы все еще чувствовать на себе эту влагу. Точно так же она любила семейные традиции, учтивые церемонии и классические стихи. Ей была ненавистна мысль умереть здесь вот так, незаметно. Нить, которая связывала ее с предками, была осязаема, в то время как он стер из памяти и свой путь к настоящему, и откуда он ведет. И он удивлялся, как она могла полюбить его, несмотря на все его отрицательные качества и полную безымянность.
Она лежала на спине, в позе, типичной для захоронений в средние века.
Я подошел к ней, обнаженный, совсем как тогда, в нашей комнате в Южном Каире, я хотел раздеть ее, я хотел любить ее.
Что ужасного в том, что я делал? Разве ты не прощаешь все тем, кого любишь? Ты прощаешь эгоизм, желание, обман до тех пор, пока ты – причина, мотив, цель… Ты можешь заниматься любовью с женщиной, у которой сломана рука или у которой лихорадка. Она высасывала кровь из моей раны на руке, а я делал то же, когда у нее была менструация. Есть слова в европейских языках, которые не так-то просто перевести на другие без потерь, например фелхомалия. Оно похоже на могильный сумрак, потому что означает близость между мертвыми и живыми [74] .
74
Термин «некрофилия» – казалось бы, сходный но значению – здесь не годится, ибо истолковывается в русском языке сугубо негативно как половое извращение, реализация полового влечения к трупам.
Я взял ее на руки, нарушив ее сон и тонкий саван из парашютного шелка.
Я вынес ее на солнце. Оделся. Моя одежда высохла и стала ломкой от жары.
Я снова взял ее на руки. Сделал для нее сиденье из своих рук. Когда мы вышли на песок, я повернул ее так, что она смотрела назад, через мое плечо. Она была очень легкой. Я помню, как носил ее на руках по комнате, а она оплеталась вокруг меня и была похожа на веер, принявший человеческое обличье, – руки расставлены в стороны, пальцы раскрыты, как у морской звезды.
Так мы шли к северо-восточной долине, где был спрятан самолет. Я знал дорогу без карты. У меня на спине громоздилась канистра с горючим, которую я взял с собой и нес весь путь от опрокинувшегося грузовика. Потому что три года назад без горючего мы оказались бессильны…
– А что случилось три года назад?
– Она была ранена. В 1939 году. Ее муж погиб при крушении самолета. Он планировал совершить самоубийство, прихватив с собой на тот свет и нас обоих. В то время мы уже не были любовниками. Думаю, слухи о нашей связи каким-то образом дошли до него.