Анканау
Шрифт:
От снежной стены несло холодом — спокойным, уверенным. Эта стужа глубоко проникала в грудь девушки, рождала страх. Анканау схватила прислоненную к стене лопату и решительно вонзила в снег. Он оказался плотный, слежавшийся.
Анканау ожесточенно копала и опомнилась, когда увидела, что засыпала себя до пояса.
Она отгребала снег в глубь тамбура.
В комнате заскулила собака. В кастрюле кипело мясо. Анканау подкрепилась варёной олениной, покормила Эвилюки и принялась откапывать дверь.
Несмотря на стужу, Анканау обливалась потом. Она упорно гнала от себя мысль о том, что снежный сугроб может быть очень толстым. Во время короткой передышки она сообразила, что надо копать немного вверх.
Наконец лопата провалилась в пустоту. Анканау расширила дыру, впуская свежий воздух со снежной пылью. Она осторожно выглянула — ветер кинул в лицо острым колючим снегом.
Собравшись с силами, одевшись потеплее, она вышла в ветреную, снежную темень. Лопата рвалась из рук, как живая, дыхание спирало. Отбрасываемый снег падал обратно под ноги. Напрягши зрение, Анканау увидела, что дверь снова заметает, а сугроб даже будто стал больше. В тамбуре выл Эвилюки, зовя хозяйку.
А если случится так, что пока она копает, дверь заметёт и ей не попасть будет в домик?! А войти обратно, ветер снова закидает дверь плотным снегом… Лицо стало мокрым — слёзы отчаяния и бессилия смешивались с таявшим снегом.
Анканау с трудом вползла в тамбур, в комнату, схватила карабин, патроны.
Выставив карабин в снежную темноту, она стреляла, пока не почувствовала рукой, что ствол нагрелся. И тут она испугалась, что расстреляет все патроны. А вдруг пожалует белый медведь?
Анканау втянула карабин в тамбур, поплотнее прикрыла дверь и в изнеможении присела на кучу снега. Эвилюки тыкался дрожащим мокрым носом и взвизгивал. Девушка гладила собаку и молча плакала.
Она несколько раз вытирала слёзы и уговаривала себя спокойно и рассудительно подумать, отбросить страх. Дрожащим, прерывающимся голосом она произнесла, обращаясь к Эвилюки:
— Ну, что плакать? Пурга не вечно будет… Еда у нас с тобой есть. И патроны, и уголь…
Пёс успокоился и несколько раз лизнул девушку в мокрое лицо.
Печка потухла. Тепло быстро выдувалось ветром, в комнате похолодало. Анканау растопила печку и собралась вскипятить чаю.
В тамбуре льду не оказалось. Пришлось набивать в чайник снег. Когда он растаял, в чайнике воды получилось на самом донышке. Анканау вышла в тамбур. Собирая снег, она услышала какой-то незнакомый звук. Похоже было на то, что кто-то царапает по наружной двери.
«Медведь!» — мелькнуло в мозгу.
Она кинулась в комнату и схватила карабин.
Возня у входной двери продолжалась. Эвилюки заливисто лаял. Он кидался на дверь и бурно махал пушистым хвостом.
— Глупый! Отойди! — крикнула Анканау и наставила карабин на дверь.
Медведь постучался. Он стучал, как человек, который просится войти.
— Только попробуй! — крикнула Анканау. — Вот шарахну из карабина разрывной!
В ответ послышался приглушённый голос:
— Есть кто здесь?
Анканау с трудом сняла палец со спускового крючка. Он туго разгибался, будто застыл от прикосновения к холодному металлу.
— Кто там? — крикнула она, приблизившись к двери.
— Я! — ответил голос. — Носов.
Анканау отодвинула засов, и в тамбур ввалился покрытый снегом с ног до головы человек. За ним ринулись собаки, зацепившись нартой в дверях. Человек отряхнулся, и Анканау увидела молодое, разрумянившееся от мороза лицо.
— Кто ты такой? — спросила она, продолжая сжимать в руках карабин.
— Носов, — улыбнулся парень. — Не бойся, девочка, с погранзаставы я.
— Я и не боюсь, — ответила Анканау и вздохнула. — Чуть не застрелила человека.
— Это ты стреляла? — удивился парень, разглядывая раскиданные по снегу гильзы. — Ты чья? Как сюда попала? Ну, отвечай, девочка!
— Не девочка я, — возразила Анканау. — Зовут меня Анканау из Кэнинымныма, сокращённо — Анка. Чейвына дочь я. А здесь помогаю охотничьей бригаде.
— Чейвына, говоришь, дочка? — с сомнением спросил парень, оглядывая девушку. — Зачем же ты стрельбу устроила?
— Упражняюсь, — ответила Анканау, прислоняя карабин к стене. — Охотник должен метко стрелять.
— В пургу? — недоверчиво спросил парень.
— Для настоящего охотника всякая погода годна для промысла, — ответила Анканау.
— Как же тут одна живеёь?
— Не одна, а с отцом. Кончится пурга, он и приедет.
— Вот что, девочка, — деловито предложил Носов. — Поедем-ка пока на нашу заставу. Как, согласна?
Анканау от радости подпрыгнула.
— Только чтобы с хорошей погодой я могла вернуться. Отец будет искать, беспокоиться… Я никогда не была на пограничной заставе.
— Тогда собирайся! — сказал Носов.
…Часа через три езды впереди забрезжил свет прожектора. Луч пробивал густую плотную стену пурги, указывая дорогу. Анканау сидела за широкой спиной Носова, а на её коленях лежал притихший, взволнованный ездой Эвилюки.
7
В раскрытую дверь Анканау увидела отца. Он сидел в клетчатой рубашке, распаренный горячим чаем и вином. Перед ним с поддетым на вилку куском мяса сидел молодой лейтенант и громко смеялся.
Низко подвешенная электрическая лампочка ярко освещала стол, бутылку, стаканы и большое блюдо с вареным мясом.
Обида горячим комом подступила к горлу, слеёы закапали из глаз. Анканау круто повернулась и пошла к выходу, оставляя на коричневом линолеуме большие лужи от стаявшего с обуви снега.
Чейвын повернулся и вскочил из-за стола:
— Како, Анка! Откуда ты здесь появилась? В избе случилось что-нибудь?
Он догнал дочь и схватил её за рукав мехового кэркэра.
— Я поеду домой, — всхлипывая, произнесла Анканау.