Анканау
Шрифт:
— Оставь мне побольше патронов, — попросила Анканау.
— Неужели ты уже расстреляла тот запас? — удивился Чейвын.
— Я упражняюсь.
— Забавляешься…
— Чтобы стать настоящим охотником, ты, должно быть, не одну сотню патронов расстрелял? А ты мужчина, рука у тебя тверже.
— Перестань говорить так! Чтобы женщина стала охотником, этого по-настоящему никогда не было.
Анканау испугалась, что рассерженный отец вовсе оставит её без патронов, и пустилась на хитрость.
— Мне скучно. Тишина давит.
Чейвын улыбнулся.
— Так и быть, для шума я тебе оставлю.
После отъезда отца Анканау прибралась в домике, растянув работу часа на два. Потом взяла лопату — широкую китовую кость, насаженную на палку — и принялась откапывать снег. Она прорыла траншею от двери, очистила от наледи оконце и обнаружила, что кончилась работа.
Одевшись потеплее и захватив карабин, она вышла.
В ярком свете луны меркли звёзды. Луна плыла высоко в небе, изредка проходя за тонкими, как капроновый платок, облаками. Снег громко хрустел под подошвами. Всё кругом было облито ровным лунным светом, верхушки и спины снежных сугробов тускло отсвечивали, как остекленевшие.
Собака жалась к ногам девушки и робко озиралась вокруг.
— Эвилюки! — во весь голос крикнула Анканау. — Гляди, какая красота!
Собака насторожила уши, повела носом из стороны в сторону и нерешительно тявкнула. Привычная ходить в упряжке, она сейчас не понимала своей роли. Она то забегала вперёд, то плелась позади, рылась в снегу и каталась в сугробах.
Анканау громко разговаривала с собакой:
— Гляди! Звёздочка упала! На самом деле не звёздочка, а метеорит. Звёзды с неба не падают.
Пес понимающе мигал и махал хвостом.
— Отец подумал, что испугаюсь тундры, — продолжала Анканау. — Нарочно оставляет одну, ждёт, когда запрошусь домой. Но слышишь, Эвилюки! Никогда этого не будет! Уж если я решила, то решила по-настоящему. Кайва?
Эвилюки тявкнул.
— Молодец! Собака иногда понимает то, что иному человеку не по разуму.
Анканау старалась шагать широко, размашисто, как настоящий тундровый ходок. Но толстый низ кэркэра сковывал движения, шкуры тёрлись друг о друга. Она вспотела и скинула один рукав, выставив на мороз обтянутое матерчатым платьем плечо. Не прошло и минуты, как пришлось обратно натягивать кэркэр — мороз был настоящий, какому полагается быть в пору звездопада.
Анканау присела на заструг, воткнула карабин прикладом в снег. Рядом свернулся калачиком Эвилюки, удрученный тундровым безмолвием. Девушка долго смотрела в бездонное, многозвёздное небо, и ей было так тоскливо. Хорошо, что никто не видит.
Она тяжело вздохнула. Эвилюки вздрогнул, поднял морду на луну и вдруг завыл. Анканау прикрикнула на него, охваченная жутью, потормошила за пушистую шею, но собака продолжала свою грустную песню.
— Эвилюки! Эвилюки! Перестань! — кричала девушка, бегая вокруг собаки.
Зайдя спереди, она остановилась и оцепенела. Выражение морды собаки было странное, глаза помутнели и неотрывно смотрели на диск луны.
Анканау выхватила из снега карабин и пустилась к домику.
«Хоть бы спутник пролетел», — думала она в отчаянии. Мерещилось, что кто-то гонится и тяжело дышит.
Анканау с разбегу толкнула дверь в избушку и прихлопнула.
Сердце колотилось, норовило выскочить. Отдышавшись, девушка прислушалась: за дверью скулил Эвилюки.
Анканау впустила собаку в избушку и громко пожурила:
— Не стыдно пугать! Эх, Эвилюки!
Пёс, должно быть, сам чувствовал вину. Он помахал хвостом и потёрся мокрым носом о девичий торбас.
Перед сном Анканау проверила все засовы, против единственного оконца поставила тяжёлый ящик с запасными пружинами для капканов. Эвилюки она постелила на полу, рядом с нарами.
Ночью Анканау снился парус. Он звенел над головой и крепко держал ветер могучей грудью. Девушка несколько раз просыпалась, прислушивалась к вою ветра и, засыпая, снова видела огромный, застилавший небо парус. Это был удивительный сон — он длился всю ночь, не меняясь.
Наступление следующего дня пришло незаметно. Всё кругом было прежним, вчерашним. Только, ещё раз проснувшись и попытавшись уснуть, Анканау больше не увидела паруса.
Часы показывали пять утра.
Эвилюки смотрел на человека голодными и преданными глазами.
Он внимательно следил за девушкой. Как она одевалась, причёсывалась, завязывала торбаса, умывалась. Когда Анканау отошла от умывальника, Эвилюки понюхал мыло и осторожно попробовал мыльную пену.
К избушке был пристроен маленький тамбур, служивший складом. Анканау принесла оттуда кусок замороженного оленьего мяса, наколола лёд в кастрюлю.
Эвилюки терпеливо ждал, проклиная про себя людской способ приготовления пищи. Надо же додуматься варить мясо, когда с этим может отлично справиться желудок! А тут ещё человек отвлекает от мыслей о еде своими разговорами.
— Ну, Эвилюки, сейчас мы с тобой попируем, — сказала девушка, пытаясь разрезать мёрзлое мясо ножом. Упругое лезвие гнулось, сталь звенела, отковыривая от куска тонкие стружки.
— Пусть мясо немного оттает, — продолжал человек, — а пока закусим строганиной.
Анканау честно делилась: половину мясных стружек себе, половину — собаке.
Но стружки были так малы для собачьей пасти, что Эвилюки так и не разобрал вкуса. На языке осталась лишь лёгкая прохлада, и никакой сытости.
Анканау разрезала ножом растаявший кусок мяса и опустила в закипевшую воду.
Убирая тесную комнатенку, подметая пол, подкладывая в печку уголь, Анканау не переставала прислушиваться к пурге. Что же там делается, за стенами затерянной в тундре охотничьей избушки?
В тамбуре вой ветра был слышен сильнее.
Анканау отодвинула засов и потянула на себя дверь, обитую оленьей шкурой. Она открылась неожиданно легко. За ней белела плотная снежная стена. На гладкой её поверхности обозначились отпечатки поперечных планок, следы от гвоздей. Как будто невидимый мастер тщательно высек в снежной стене изображение двери охотничьей избушки.