Анканау
Шрифт:
Поднимаясь по гряде торошеного льда, Чейвын оглянулся: за ним тянулась яркая полоса охотничьего следа, след крови на белом блестящем снегу.
Мать вынесла жестяной ковш со студёной водой. При виде её Чейвын ощутил сухой жар в горле. Но надо сначала дать опробовать пресной воды жителям солёных просторов — нерпам. Пусть они ощутят сладость простой воды из пресного озёрного льда.
Отец скупо похвалил сына. Точнее сказать, только выразил удовольствие по поводу того, что те глупцы, которые вошли в колхоз, потащат свою добычу в общий увэран [Увэран — яма для хранения мяса. ], а
Отец развязал заветный кожаный мешочек и высыпал в ладонь сыну десяток патронов.
— Поешь и снова пойдёшь на припай, — сказал он и крепко затянул жёлтыми зубами кожаный ремешок.
Быстро варится мясо молодой нерпы. В ожидании вкусной еды отец хвалил Чейвына за соблюдение обычаев старины, за то, что он не перечит старшим, чтит богов — хозяев морских просторов.
— Придёт время, и выбросишь лоскут бумаги, которым тебя наделили комсомольцы, — сказал он, придвигаясь к деревянному блюду, на который мать выкладывала сочные, исходящие горячей кровью куски нерпятины.
Чейвын почти не слушал отца. Он в нетерпении придвинулся к блюду и протянул руку…
Он сначала не почувствовал никакой боли. На деревянном полированном дне блюда он увидел свои пальцы вместе с кусками нерпичьего мяса. Человеческая кровь смешалась с кровью морского зверя… Умел точить нож отец!
Раньше, чем пришла боль, Чейвын вспомнил, что нарушил старинный обычай — полез вперёд старшего за едой. Но ведь он так торопился в море, на охоту!
…Анканау молча взяла изуродованную отцовскую руку и прижала её к щеке.
Сколько она гадала о тайне отцовской руки! В своём воображении Анканау рисовала одну за другой картины несчастья. То это было нападение белого медведя, то хищный морж-кэглючин, который, по рассказам охотников, нападает даже на мирные байдары и вельботы, откусил пальцы… А может, где-нибудь в тундре в сильный мороз отец обронил рукавицу, отморозил пальцы, и они отвалились.
— Хотел я после этой обиды навсегда распрощаться с морем, — продолжал, помолчав, Чейвын. — Уехал в больницу, а оттуда послали меня в окружной центр, на курсы комсомольских работников. Но не выдержал и месяца, обратно приехал в родное селение. Надо было спасать отца от суда. Трудно было, но его оставили в покое. Зато меня исключили из комсомола. Так оставались мы долго единоличниками. Всё селение было в колхозе, а мы на отшибе, как дикие олени. Вскоре отец умер, за ним на другой день тихо скончалась мать. Похоронил я их и переселился в Кэнинымным, где никто не знал о том, как я потерял свои пальцы…
— Мне жаль тебя, отец, — тихо произнесла Анканау.
— Если бы ты меня по-настоящему жалела, не просилась бы в охотники. Ведь какой мне позор! Я уже не молодой, в колхозе меня уважают, и вдруг — такое!
— Но что тут плохого, если я хочу быть охотником?
— Для тебя, может быть, и нет, а вот какими глазами я буду смотреть на товарищей! — сердито ответил Чейвын. — Пусть я примирился с тем, что ты не пошла учиться дальше, не оправдала ни моих, ни материнских надежд… А теперь ещё и опозорить хочешь?
— Не опозорю, я буду стараться!
Чейвын сгорбился и вышел в тамбур.
Анканау
— Иди сюда!
Анканау выбежала. Она увидела на земляном полу четыре ржавых капкана.
— Вот. Лучше не нашёл. Ставь, пробуй, — бросил отец.
— Ведь можно попросить капканы в колхозном складе, — подсказала Анканау.
— Ещё чего не хватало! Попробуй этими половить.
Несколько дней после этого Анканау приводила в порядок капканы. Она кипятила их в чистой воде, счистила ржавчину, откопала из-под снега жухлой, ломкой от мороза травы, мха и ещё раз прокипятила капканы в отваре, а потом выставила их на ветер.
Чейвын рано утром уходил проверять капканы, привозил песцов и молча кидал их дочери.
Они совсем мало разговаривали. Отец откуда-то приволок мёрзлую ободранную нерпичью тушу и бросил:
— Отвези приманку для твоих капканов.
— Спасибо, отец, — горячо поблагодарила Анканау. — Но я отвезу её, когда капканы будут готовы.
— Зачем так медлить? — удивился отец.
— Сожрут её песцы, пока я соберусь поставить ловушки.
— Знай, что она как камень и песцам хватит её дней на пять, — сердито сказал отец и добавил что-то вроде: «Вот дай женщине капкан…»
Настал, наконец, долгожданный день. Анканау поставила капканы по всем правилам. Отец ей помогал.
Потом каждое утро ходила проверять. Взбегая на холм, она с волнением всматривалась в снежную белизну, отыскивая глазами пушистый комочек. Проходили дни, а песца всё не было. Зато росли связки шкурок, добытых Чейвыном.
Однажды отец всё же спросил:
— Как твои капканы?
— Ничего нет, — буркнула Анканау.
— Пойдём посмотрим.
От приманки остались только обглоданные кости. Чейвын походил вокруг них и даже попрыгал.
— Не то что песец, но и тяжёлый волк не попадётся тебе: видишь, как занесло снегом капканы?
Анканау молча проглотила обиду: ведь мог же отец сказать, что после каждого снегопада, позёмки надо перезаряжать капканы… Она выкопала их и снова расставила вокруг костей.
8
Зима шла ровная, обыкновенная. В меру было снега, ураганных ветров и мороза. Лёд у морского берега избороздили глубокие трещины. Плотный снег быстро забивал их, а рядом с пушечным грохотом возникали другие.
Чейвын ехал вдоль берега. Вожак обходил торосы, заставляя нарту крениться то в одну, то в другую сторону. Охотник крепко сидел, обхватив нарту ногами, поставив ступни на полозья. Он смотрел на звёзды у горизонта, ожидая, когда среди них появится новая — огонёк в окошке охотничьего домика. Собак не нужно было понукать. Они уже почуяли дом, и их чёрные блестящие носы с белыми нитями замёрзшей слюны указывали направление точнее любых самых хитроумных навигационных приборов.
С каждым шагом собак, приближавших охотника к домику, у Чейвына росло тревожное беспокойство. Он вспоминал упорный, негаснущий взгляд чёрных глаз дочери и видел в глубине её зрачков страдание. Ещё вчера Чейвын позлорадствовал и не преминул бы высказаться вслух о сложностях и трудностях охотничьего ремесла.