Анканау
Шрифт:
Только сейчас она почувствовала, какой сильный ветер дует с океана. Всмотревшись в темноту ночного моря, она увидела бесчисленные белые барашки — предвестники долгих осенних штормов. Пройдёт несколько дней, и волны на своих могучих спинах принесут с севера, протащив через узкий Берингов пролив, целые ледяные поля, скуют мощным панцирем море, открыв дороги для зимней охоты. Девушка дошла до заветного камня. Он был скрыт под бушующими волнами, и только изредка над водой показывалась его гладкая отполированная поверхность. Зимой его совсем не видно. Он скрывается под толстым слоем льда, и до весны Анканау не видит своего каменного друга.
Много лет назад бабка рассказывала маленькой внучке Анканау легенду об отважном охотнике, превратившемся в каменную глыбу на берегу, под прибоем. Анкакымын — так звали охотника — жил в давние времена на этом побережье, ловил нерпу и лахтака, выходил летом на утлой кожаной байдарке на моржа. Он знал море, как собственный полог. Он первым научил своих сородичей бить морских великанов — китов, целые горы жира и мяса, достаточные, чтобы прокормить много дней большое селение. Он установил законы, по которым совершалось самое большое празднество анкалинов — морских охотников — мынэгыргын, китовый праздник, гимн отважным, не боящимся морского ветра и крутоспинных волн, чувствующим твёрдость руки даже тогда, когда кит ныряет под байдарку, стремясь поднять на свой хребет дерзких маленьких людей, живущих на твёрдом берегу и осмелившихся выйти в море, бросить вызов хозяевам океанских глубин.
Анкакымын заставил людей полюбить море, как родную мать, вскормившую и взрастившую человека, и завещал похоронить себя в морской глубине, в самом спокойном месте, где царят мрак и вечное безмолвие.
Но люди не исполнили завета морского охотника. Они схоронили Анкакымына на твёрдой земле, обложив камнями. Ещё не успело наступить утро, как тело охотника исчезло с места захоронения. Долго искали его люди по тундре — ведь не могли же его песцы сглодать вместе с костями за одну ночь! Долго искали и не нашли. Шаманы немало потрудились, разыскивая на всех небесах и потусторонних землях Анкакымына, и только весной, когда льды ушли отдыхать в далёкий северный океан и вода свободно заколыхалась у берегов Кэнинымныма, люди увидели гладкий камень, похожий на человеческую спину. Будто кто-то огромный согнулся в воде и смотрит в глубину, где машут длинные стебли морской травы. Тогда пришёл на берег шаман Енок и сказал, что это Анкакымын сошёл туда, где просил себя похоронить.
Бабка давно умерла, но в памяти девушки осталась жить легенда о сильном и красивом человеке, который любил море, как мать, вскормившую его. Эту легенду заслонили в сердцах людей другие дела и события, но Анканау всегда помнила слова бабки и её тихий неторопливый рассказ, журчащий подобно маленькому тундровому ручейку.
…Волны швыряли на берег клочковатую, как весенняя собачья шерсть, пену. Она стелилась у ног девушки, дрожала под ветром и медленно угасала.
Иногда ноги попадали на скользких медуз, давили морских звёзд, оплетались длинными стеблями водорослей.
Анканау нагибалась, рвала мыргот [Мыргот — морская капуста. ] и обрывки отправляла в рот. Обида давно растаяла, улетела вместе с ветром и теперь неслась куда-то вдоль косы Мээчкын на простор.
Девушка устала. Она отошла от прибойной черты и села на камень. Тучи неслись над ней, над огнями селения… Кого же винить в том, что не всегда сбывается задуманное?
Волна ударила где-то совсем рядом. Анканау не видела её в темноте, но ощутила упругий удар, и в лицо брызнула холодная водяная пыль. Огоньки селения заметно потускнели. Неужели она так далеко ушла? Пожалуй, пора поворачивать обратно.
Анканау выбралась на высокую галечную гряду и пошла обратно по ней. Подходя к первым домам, она вспомнила о часах. Отец сам их привёз в районный центр ещё весной, когда узнал, что дочка на круглые пятёрки закончила школу. В темноте невозможно было разглядеть крошечные стрелки, хотя, как уверяли знающие одноклассницы, они были из чистого золота. Анканау никогда не видела чистого золота и поверила на слово осведомлённым товарищам.
Возле клуба стояла непривычная тишина — радиола была выключена, но яркий свет продолжал струиться из широких окон. Анканау взглянула на стрелки при свете уличной лампочки на столбе и удивилась — было начало второго ночи.
Свет в селении выключали ровно в двенадцать ночи. Это правило нарушалось только в субботние и праздничные дни. Но что могло случиться сегодня, в обыкновенный осенний четверг? На улице никого, кроме собак, не было, и не у кого спросить.
Анканау ускорила шаги, направляясь к своему домику. Проходя мимо электростанции, она вспомнила, что сегодня здесь несёт первое дежурство Вася Гаймо.
Анканау открыла дверь и вошла в ярко освещённую комнату. Возле дизеля топтался Гаймо. Из-за шума двигателя он не слышал, как вошла девушка, и поэтому даже не оглянулся на неё. Анканау пришлось подойти к нему вплотную и тронуть за плечо.
Парень поднял на неё восторженные глаза.
— Что случилось? — спросила его в ухо Анканау.
— Посмотри на него. Как живой! — прокричал в ответ Гаймо, показывая на двигатель.
На мраморном распределительном щите дрожали стрелки. Анканау показалось, что они лукаво подмигивают ей. Сразу стало легко и весело. Обида совершенно растаяла, не оставив даже мутного осадка на сердце.
Вася Гаймо стоял перед ней как повелитель огня и с помощью жестов объяснял оборудование электростанции, кричал в ухо девушке:
— На одном валу с дизелем находится генератор электрического тока! А это распределительный щит. Вот этим рубильником я включаю клуб, а тем — уличное освещение.
Анканау подошла ближе к парню и показала ему циферблат своих часов. Гаймо вспыхнул и бросился выключать двигатель.
Медленно погасли нити электрических лампочек. Гаймо пошарил на столе и зажёг яркий аккумуляторный фонарик.
Тишина сначала нехотя пропустила шум морского прибоя, свист ветра в проводах и другие шумы ночного селения. Где-то лаяли собаки.
Послышались тяжёлые шаги. Кто-то медленно приближался к электростанции, хрустя мокрой галькой.
Анканау и Гаймо быстро переглянулись.
Распахнулась дверь. Вместе с ветром ворвался грохот волн, водяная солёная пыль. Человек громко зашуршал негнущейся плащ-палаткой, и острые сердитые глаза сверкнули из-под надвинутого на лоб капюшона. Это был председатель Василий Иванович Каанто.
— Что здесь происходит? — громко спросил он.
— Выключаем электростанцию, — ответил Гаймо.
— Вдвоём? Почему здесь посторонний?