Анклав
Шрифт:
Так история о непорочном зачатии связалась с мифом, в котором македонский царь Филипп ослеп на один глаз, когда ночью, разбуженный шумом, заглянул в дверь спальни царицы Олимпиады и увидел в ее постели светящееся божество. Причем зачатый той ночью Александр прожил, как и Христос, тридцать три года.
Эти связи были разрозненными, они не поддавались объяснению, но он искал их с упорством и наивной дерзостью неофита, который еще не знает, что такое разочарования и поражения.
Накапливалась усталость, хотелось все бросить и забыть, но идеи упорно продолжали приходить в предутренние часы, иногда появлялись целые эпизоды и куски текста, связь между которыми была очень смутной, скорее угадывалась, и он продолжал все записывать,
Вот и в это предновогоднее утро он встал, осторожно, чтобы не разбудить жену, прошел в кабинет, включил компьютер и начал записывать:
"Почаще смотрись в зеркало. Из тебя уже песок сыплется, а это значит, что идет полным ходом загрузка небытия. Только не дано тебе знать, когда она закончится. И ведь не спросишь у Всевышнего, как неизлечимо больной у врача: сколько мне осталось, Господи? Или более фамильярно: когда увидимся? Это он гуманно поступил: бессмертия нас лишил, а взамен дал нам незнание своего смертного часа. Иначе вся жизнь была бы отравлена этим знанием, как она отравлена неизвестностью во всем остальном".
Подобные рассуждения о смерти он не так давно слышал от Голощекина, когда возил к нему в Переделкино свою незаконченную нетленку.
Сева жил там постоянно, как и другие члены Союза писателей, кто успел или кому посчастливилось выбить там литфондовскую дачу, сдавая квартиру в Москве богатеньким иностранцам.
Пока ехал, вспомнил: Голощекин терпеть не может читать незаконченные вещи. И пару раз - в Матвеевском и Очакове - выходил из электрички, чтобы вернуться в Москву. Но потом садился в следующую и где-то возле Солнцева наткнулся на контролеров, еще недавно проколовших его билет...
Голощекин встретил его с распростертыми объятиями, пили за встречу, за здоровье присутствующих, потом за отсутствующих.
В итоге Колотов очухался рано утром от хлопка дверцы холодильника на кухне, где у хозяина всегда охлаждалась пара-тройка бутылок пива. Прислушался к томительному бульканью, сопровождаемому постаныванием, а когда сквозь дощатую стену стало доноситься сопение и шелест страниц, ясно представил себе Голощекина - лысого, пузатого, в трусах и очках, читающего его нетленку в засаленном и продавленном кресле...
Примерно через полчаса стало тихо, и Колотов осторожно поднялся с дивана, приоткрыл дверь. Голощекин мирно спал в своем кресле. Часть страниц лежала у него на коленях, часть рассыпалась на полу.
– Саня, я не сплю, - сказал Голощекин ясным голосом.
– Заходи, поправь здоровье. Это там, ты знаешь. Кефира, увы, не держу...
– И, кряхтя, стал поднимать листы с пола.
– Саня, ты знаешь, как я тебя люблю, - начал он издалека, дождавшись, когда Колотов допьет пиво.
– И как за тебя, черта, переживаю. Ответь по совести, что это на тебя нашло?
– Сам не пойму, - признался Колотов.
– Лезет в голову...
– Муза зачастила?
Колотов пожал плечами. Голощекин взял несколько страниц, стряхнул с них крошки и пепел.
– Где это место?.. Ну, где бывшему красному комдиву вместо приговора зачитали... как там у тебя?
– Постановление генпрокуратуры о его посмертной реабилитации, напомнил Колотов.
– Он обрадовался и заорал: "Да здравствует товарищ Сталин!"
– Да, и его тут же расстреляли. Смещение времен, так сказать... Это еще ничего, читабельно... Только, ради Бога, поменьше публицистики, в ней ты не силен. И заруби на носу: Советский Союз начал разваливаться, когда у советского человека вера в светлое завтра стала трансформироваться в уверенность в завтрашнем дне. А сегодня она сменилась надеждой, что завтра его обманут более изящно, чем вчера... Кстати, эпизод про то, как бедная девушка убиралась у богатых господ, а у тех была огромная рыжая кошка с разноцветными глазами и лисьим хвостом, лучше бы убрать...
– Бред, - согласился Колотов.
– Слушай, может, у меня крыша поехала?
– Немного сумасшествия в этом деле не помешает, - пробурчал Голощекин.
– Особенно когда не хватает самоиронии... А эта история с кошкой, она-то из какого-то сора выросла?
– Да вот привиделось, будто хозяйка подарила служанке свои старые наряды, а кошка той же ночью пришла к ней и до утра орала под дверью и била хвостом, пока та не вернула все платья. Я сначала сам не понимал, откуда это взялось, потом вспомнил рассказ Маши Чудновой о кошке, которую накануне октябрьского путча девяносто третьего года кто-то столкнул в затопленный подвал и она там долго кричала. Для Чудновых это был некий знак.
– Ну, Маша... это известно, - пробормотал Голощекин.
– Всегда была слишком впечатлительна... Но я хотел тебя спросить о другом... Ага, вот это место. Здесь уже посерьезнее. Платон называл это эйдос. Знаешь, что это такое?
– Исидор объяснял, - кивнул Колотов.
– Но ведь у тебя наверняка другое толкование?
– Не у меня, а у Аристотеля.
– Голощекин хмурился и листал дальше. Мысли Бога, проще говоря.
– Или Сатаны?
– Может, и так. Главное, Саня, они к тебе приходят, а уж как их назвать, предоставь это нам с Исидором.
– Он перелистал еще несколько страниц.
– Боюсь, эсхатология, которую он тебе постоянно вдалбливает, до добра не доведет... А здесь видно влияние "Сравнительных жизнеописаний" Плутарха. Вот это место. Я говорю о пари между Сократом и Алкивиадом, заключенное лет через двести после их смерти, уже в астрале.
...АЛКИВИАД (бывший автократор Афин). "Сначала я решил, что Сократ тоже горит желанием отомстить за свою гибель, как я отомстил погубившим меня персам. Для этого мне понадобился земной сын, рожденный от Олимпиады, жены македонского царя Филиппа. Мой сын Александр перехватил через край, завоевав не только Персию, но еще полмира в придачу. И старик гневно клеймил меня за пролитую кровь, но потом вдруг замолчал и задумался лет на двести. И, наконец, сказал, что ему тоже нужен сын от земной женщины, и я должен ему в этом помочь. Я стал над ним насмехаться: кто может родиться от тебя? Только такой же нищенствующий философ, пристающий со своими вопросами и нравоучениями, как овод в жаркий полдень. Но он же упрямый! Набычил свой огромный лоб, выставил вперед седую бороду и сослался на своего ученика Платона, сказавшего, что лишь после смерти открываются истины, неведомые живым. Так вот он хочет нарушить этот закон и открыть их устами своего сына живущим. Это будет целительный бальзам неземной мудрости, проливающийся в изболевшиеся души, подобно целебному лекарству в незаживающие раны.
"Учитель!
– сказал я.
– Ты собираешься, как тогда в Афинах, охладить прохладной каплей мудрости раскаленную жаровню низменных страстей? Однажды это уже привело к взрыву ненависти, закончившейся твоей смертью. А теперь ты хочешь, чтобы твой сын прошел тот же путь? Пожалей его. И оставь в покое людей с их суетой и низменной завистью, рождающей только ненависть. Их не изменишь".
Но он знал, чем взять такого страстного игрока, как я. И предложил пари, утверждая, будто его сын словом завоюет больше народов, чем мой сын мечом. И мы ударили по рукам. Сократ просил меня, чтобы я подобрал ему женщину. Знал бы кто, чего мне это стоило! Он оказался очень разборчив отказывался от красавиц, включая самых знатных. Подай ему скромную и доверчивую девушку, а чтобы все выглядело естественно, из простого народа, погруженного в неисчислимые бедствия и потому ожидающего прихода Спасителя, согласно древним заветам. Одновременно он не хотел бы ее опозорить, иначе говоря, она должна быть замужем. И я разыскал для него именно такую, отданную за старика. Пришлось явиться к ней во сне и сказать, что ее скоро посетит Бог. А я его посланец. Для большей достоверности я внушил ей себя в виде ангела со светящимися крыльями.