Анна Каренина
Шрифт:
Константин Левин, которому нужно было на пахоту и на луга, вызвался
довезти брата - в кабриолете.
Было то время года, перевал лета, когда урожай нынешнего года уже
определился, когда начинаются заботы о посеве будущего года и подошли
покосы, когда рожь вся выколосилась и, серо-зеленая, не налитым, еще легким
колосом волнуется по ветру, когда зеленые овсы, с раскиданными по ним
кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам,
гречиха уже лопушится, скрывая землю, когда убитые в камень скотиной пары с
оставленными дорогами, которые не берет соха, вспаханы до половины; когда
присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе с медовыми травами,
и на низах, ожидая косы, стоят сплошным морем береженые луга с чернеющимися
кучами стеблей выполонного щавельника.
Было то время, когда в сельской работе наступает короткая передышка
пред началом ежегодно повторяющейся и ежегодно вызывающей все силы народа
уборки. Урожай был прекрасный, - и стояли ясные, жаркие летние дни с
росистыми короткими ночами.
Братья должны были проехать через лес, чтобы ехать к лугам. Сергей
Иванович любовался все время красотою заглохшего от листвы леса, указывая
брату то на темную с тенистой стороны, пестреющую желтыми прилистниками,
готовящуюся к цвету старую липу, то на изумрудом блестящие молодые побеги
дерев нынешнего года. Константин Левин не любил говорить и слушать про
красоту природы. Слова снимали для него красоту с того, что он видел. Он
поддакивал брату, но невольно стал думать о другом. Когда они проехали лес,
все внимание его поглотилось видом парового поля на бугре, где желтеющего
травой, где обитого и изрезанного клетками, где сваленного кучами, а где и
вспаханного. По полю ехали вереницей телеги. Левин сосчитал телеги, остался
довольным тем, что вывезется все, что нужно, и мысли его перешли при виде
лугов на вопрос о покосе. Он всегда испытывал что-то особенно забирающее за
живое в уборке сена. Подъехав к лугу, Левин остановил лошадь.
Утренняя роса еще оставалась внизу на густом подседе травы, и Сергей
Иванович, чтобы не мочить ноги, попросил довезти себя по лугу в кабриолете
до того ракитового куста, у которого брались окуни. Как ни жалко было
Константину Левину мять свою траву, он въехал в луг. Высокая трава мягко
обвивалась около колес и ног лошади, оставляя свои семена на мокрых спицах и
ступицах.
Брат сел под кустом, разобрав удочки, а Левин отвел лошадь, привязал ее
и вошел в недвижимое ветром огромное серо-зеленое море луга. Шелковистая с
выспевающими
Перейдя луг поперек, Константин Левин вышел на дорогу и встретил
старика с опухшим глазом, несшего роевню с пчелами.
– Что? или поймал, Фомич?
– спросил он.
– Какое поймал, Константин Митрич! Только бы своих уберечь. Ушел вот
второй раз другак... Спасибо, ребята доскакали. У вас пашут. Отпрягли
лошадь, доскакали.
– Ну, что скажешь, Фомич, - косить или подождать?
– Да что ж! По-нашему, до Петрова дня подождать. А вы раньше всегда
косите. Что ж, бог даст травы добрые. Скотине простор будет.
– А погода, как думаешь?
– Дело божье. Может, и погода будет.
Левин подошел к брату. Ничего не ловилось, но Сергей Иванович не скучал
и казался в самом веселом расположении духа. Левин видел, что, раззадоренный
разговором с доктором, он хотел поговорить. Левину же, напротив, хотелось
скорее домой, чтобы распорядиться о вызове косцов к завтрему и решить
сомнение насчет покоса, которое сильно занимало его.
– Что ж, поедем, - сказал он.
– Куда ж торопиться? Посидим. Как ты измок, однако! Хоть не ловится, но
хорошо. Всякая охота тем хороша, что имеешь дело с природой. Ну что за
прелесть эта стальная вода!
– сказал он.
– Эти берега луговые, - продолжал
он, - всегда напоминают мне загадку, - знаешь? Трава говорит воде: а мы
пошатаемся, пошатаемся.
– Я не знаю этой загадки, - уныло отвечал Левин.
III
– А знаешь, я о тебе думал, - сказал Сергей Иванович.
– Это ни на что
не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он
очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь
на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут
удаляться, разумеется, все пойдет бог знает как. Деньги мы платим, они идут
на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек,
ничего нет.
– Ведь я пробовал, - тихо и неохотно отвечал Левин, - не могу! ну что ж
делать!
– Да чего ты не можешь? Я, признаюсь, не понимаю. Равнодушия, неуменья
я не допускаю; неужели просто лень?
– Ни то, ни другое, ни третье. Я пробовал и вижу, что ничего не могу
сделать, - сказал Левин.
Он мало вникал в то, что говорил брат. Вглядываясь за реку на пашню, он