Анна Каренина
Шрифт:
его коричневом сюртуке; его редкие вьющиеся волосы, вопросительные, страшные
в первое время для Кити голубые глаза и его болезненные старания казаться
бодрым и оживленным в ее присутствии. Она вспоминала свое усилие в первое
время, чтобы преодолеть отвращение, которое она испытывала к нему, как и ко
всем чахоточным, и старания, с которыми она придумывала, что сказать ему.
Она вспоминала этот робкий, умиленный взгляд, которым он смотрел на нее, и
странное
добродетельности, которое она испытывала при этом. Как все это было хорошо!
Но все это было первое время. Теперь же, несколько дней тому назад, все
вдруг испортилось. Анна Павловна с притворной любезностью встречала Кити и
не переставая наблюдала ее и мужа.
Неужели эта трогательная радость его при ее приближении была причиной
охлаждения Анны Павловны?
"Да, - вспоминала она, - что-то было ненатуральное в Анне Павловне и
совсем непохожее на ее доброту, когда она третьего дня с досадой сказала:
"Вот, все дожидался вас, не хотел без вас пить кофе, хотя ослабел ужасно".
"Да, может быть, и это неприятно ей было, когда я подала ему плед. Все
это так просто, но он так неловко это принял, так долго благодарил, что и
мне стало неловко. И потом этот портрет мой, который он так хорошо сделал. А
главное - этот взгляд, смущенный и нежный! Да, да, это так!- с ужасом
повторила себе Кити.
– Нет, это не может, не должно быть! Он так жалок!" -
говорила она себе вслед за этим.
Это сомнение отравляло прелесть ее новой жизни.
XXXIV
Уже перед концом курса вод князь Щербацкий, ездивший после Карлсбада в
Баден и Киссинген к русским знакомым набраться русского духа, как он
говорил, вернулся к своим.
Взгляды князя и княгини на заграничную жизнь были совершенно
противоположные. Княгиня находила все прекрасным и, несмотря на свое твердое
положение в русском обществе, старалась за границей походить на европейскую
даму, чем она не была, - потому что она была русская барыня, - и потому
притворялась, что ей было отчасти неловко. Князь же, напротив, находил за
границей все скверным, тяготился европейской жизнью, держался своих русских
привычек и нарочно старался выказывать себя за границей менее европейцем,
чем он был в действительности.
Князь вернулся похудевший, с обвислыми мешками кожи на щеках, но в
самом веселом расположении духа. Веселое расположение его еще усилилось,
когда он увидал Кити совершенно поправившуюся. Известие о дружбе Кити с
госпожой Шталь
переменой, происшедшей в Кити, смутили князя и возбудили в нем обычное
чувство ревности ко всему, что увлекало его дочь помимо его, и страх, чтобы
дочь не ушла из-под его влияния в какие-нибудь недоступные ему области. Но
эти неприятные известия потонули в том море добродушия и веселости, которые
всегда были в нем и особенно усилились карлсбадскими водами.
На другой день по своем приезде князь в своем длинном пальто, со своими
русскими морщинами и одутловатыми щеками, подпертыми крахмаленными
воротничками, в самом веселом расположении духа пошел с дочерью на воды.
Утро было прекрасное; опрятные, веселые дома с садиками, вид
краснолицых, красноруких, налитых пивом весело работающих немецких служанок
и яркое солнце веселили сердце; но чем ближе они подходили к водам, тем чаще
встречались больные, и вид их казался еще плачевнее среди обычных условий
благоустроенной немецкой жизни. Кити уже не поражала эта противоположность.
Яркое солнце, веселый блеск зелени, звук музыки были для нее естественною
рамкой всех этих знакомых лиц и перемен к ухудшению или улучшению, за
которыми она следила; но для князя свет и блеск июньского утра и звуки
оркестра, игравшего модный веселый вальс, и особенно вид здоровенных
служанок казались чем-то неприличным и уродливым в соединении с этими
собравшимися со всех концов Европы, уныло двигавшимися мертвецами.
Несмотря на испытываемое им чувство гордости и как бы возврата
молодости, когда любимая дочь шла с ним под руку, ему теперь как будто
неловко и совестно было за свою сильную походку, за свои крупные, облитые
жиром члены. Он испытывал почти чувство человека неодетого в обществе.
– Представь, представь меня своим новым друзьям, говорил он дочери,
пожимая локтем ее руку.
– Я и этот твой гадкий Соден полюбил за то, что он
тебя так справил. Только грустно, грустно у вас. Это кто?
Кита называла ему те знакомые и незнакомые лица, которые они встречали.
У самого входа в сад они встретили слепую m-me Berthe с проводницей, и князь
порадовался на умиленное выражение старой француженки когда она услыхала
голос Кити. Она тотчас с французским излишеством любезности заговорила с
ним, хваля его за то, что у него такая прекрасная дочь, и в глаза превознося
до небес Кити и называя ее сокровищем, перлом и ангелом-утешителем.
– Ну, так она второй ангел, - сказал князь улыбаясь. - Она называет