Анна, одетая в кровь
Шрифт:
Я подъезжаю к ее дорожке и паркуюсь. Она удивлена видеть меня сейчас, ведь я распрощался с ней меньше чем час назад. Когда под моими ногами хрустит гравий, я не понимаю, откуда издается этот шум — от грязи или же от моих скрежещущих зубов. Выражение лица Анны меняется от радостного до беспокойного.
— Кас? В чем дело?
— Это ты мне скажи, — я удивляюсь сам себе, обнаружив, насколько разочарован происходящим. — Где ты была прошлой ночью?
— О чем ты говоришь?
Она должна заверить меня. Ей следует быть очень убедительной.
— Просто скажи, где ты была? Что делала?
— Ничего, —
— Ты что, Анна? — требую ответа я.
Ее выражение лица застывает.
— Некоторое время я пряталась в своей комнате. После я все же поняла, что духи никуда не ушли.
В ее глазах я читаю обиду. Посмотри, теперь ты счастлив?
— Ты уверена, что не уходила далеко? Ты не пыталась снова изучать Тандер-Бэй? Может, ты ходила в парк, не знаю, и расчленила беднягу-бегуна?
Пораженное выражение на ее лице позволяет моему гневу просочиться сквозь ботинки. Я открываю рот и пытаюсь подтянуть ногу, но как мне объяснить, почему я так зол? Как мне объяснить, чтобы она предоставила безоговорочное алиби?
— Не могу поверить, что ты меня обвиняешь.
— Не могу поверить в то, что ты этому не веришь, — отвечаю я.
Не знаю, почему я веду себя так агрессивно.
— Ну же. Не каждый день в городе кого-то безжалостно разрывают. И в ту самую ночь, после того как я освободил тебя, самого сильного смертоносного призрака в западном полушарии, кто-то обнаруживает недостающие руки и ноги? И это просто чертово совпадение, не правда ли?
— Но это просто совпадение, — настаивает она. Ее тонкие ручки сжимаются в кулаки.
— Ты не помнишь, что недавно произошло? — я широким жестом указываю на дом. — Расчленять тело — это уже как твоя ВК [42] .
— Что значит ВК?
Я качаю головой.
— Разве ты не знаешь, что это значит? Ты не понимаешь, что мне придется сделать, если ты продолжишь убивать?
Когда она не отвечает, мой сумасшедший язык продолжает напирать, как танк.
— Это означает, что у меня очень тяжелый момент как у одного персонажа из фильма «Старый Брехун», — рявкаю я.
42
ВК — визитная карточка.
В ту минуту, как я произношу эти слова, понимаю, что не должен был делать этого. Я выставил себя дураком, но зато это означает, что она поняла суть разговора. Конечно, она должна была.
«Старый Брехун» увидела публика приблизительно в 1955 году. Анна, наверное, застала его, когда он вышел в кинотеатрах.
Она одаривает меня шокированным и обиженным взглядом; не знаю, как другие, но этот заставляет чувствовать себя хуже всего. Тем не менее, у меня не хватает смелости извиниться. Сама мысль, что она убийца, удерживает меня от этого шага.
— Я не делала этого. Как ты можешь так думать? Я не могу сознаться в том, чего не совершала!
Никто из нас больше не говорит ни слова. Мы даже не двигаемся. Анна выглядит разочарованной и сдерживает себя в руках, чтобы не зарыдать. Когда мы смотрим друг на друга, что-то внутри меня щелкает и пытается прорваться наружу. Это чувство поселилось в моей голове и груди, словно кусочки
— Извини, — слышу я свой тихий голос. — Это просто… — не знаю, что происходит.
Лицо Анны смягчается, и упрямые слезы начинают отступать. То, как она стоит и тяжело дышит, подсказывает мне, что она хочет оказаться ближе ко мне. Совершенное понимание наполняет воздух между нами, и никто из нас не хочет дышать им. Не могу поверить. Я никогда не был таким раньше.
— Знаешь, ты спас меня, — в конце концов, сообщает Анна. — Освободил. Но, если я теперь свободна, это не означает, что у меня могут быть… — она останавливается. Анна хочет сказать больше. Знаю, что это так. Может, но не желает этого делать.
Я вижу, как она борется с собой, чтобы не приближаться ко мне. На нее опускается хладнокровие, словно пушистое одеяло. Оно тщательно скрывает грусть и молчание любых желаний, о которых можно попросить. Тысячи доводов скапливаются в горле, но я стискиваю зубы. Никто из нас больше не ребенок, и мы не верим в сказки. А если бы верили, кем бы мы стали? Уж точно не Прекрасным Принцем и Спящей Красавицей. Я отрезаю головы убийц, а Анна тянет кожу, пока она не рвется, и дробит кости, словно зеленённые кроны деревьев крошат на маленькие-премаленькие кусочки. Нам бы скорее подошли роли треклятого дракона и злой феи. Я просто знаю это. Но все же должен сказать ей.
— Это несправедливо.
Рот Анны растягивается в улыбке. Мой голос должен звучать с горечью, насмешливо, но я не допускаю этого.
— Знаешь, кто ты? — спрашивает она. — Мое спасение. Мой способ искупить вину. Заплатить за все, что я наделала.
Когда я понимаю, чего она хочет, чувствую, будто мне кто-то заехал в грудь кулаком. Меня не удивил тот факт, что она вынуждена была пойти на свидание, шагая через тюльпаны на цыпочках, но, после всего, что случилось, я никогда не мог себе представить, что она захочет, чтобы ее вот так отшили.
— Анна, — говорю я. — Не проси меня сделать это.
Она не отвечает.
— Для чего все это затевалось? Зачем я боролся? Почему мы провели обряд заклинания? Если ты только собираешься…
— Вернуть твой нож назад, — отвечает она, а затем исчезает в воздухе прямо передо мной, отправляясь в иной мир, куда мне путь не заказан.
Глава 19
С тех пор, как мы освободили Анну, я не высыпался. Много раз мне снились кошмары, в которых фигурировал призрачный образ, нависавший над моей кроватью. И запах сладкого, затяжного дыма. Зато проклятый кот постоянно мяукал в моей спальне. Наверное, что-то должно случиться. Я не боюсь темноты; я всегда спал как убитый и в своих снах попадал в наиболее унылые и опасные места. Я повидал почти все, чего нужно остерегаться в этом мире, и, сказать по правде, худшие из них заставляют меня бояться темноты. Те, что четко видят ваши глаза и не могут забыть, хуже, чем сбивающиеся в кучку черные фигуры в вашем воображении. У мысленного образа слабая память: она ускользает и становится расплывчатой. Глаза же помнят гораздо дольше.