Аннабель
Шрифт:
Время на самом деле просто испытание терпения. Это то, как оно работает, как оно работало в течение многих лет: наволочка один месяц, иногда дополнительный лист. Потерянное постельное бельё, которое никто не ищет, рваное, скрученное, сплетенное вместе постельное белье.
Я натягиваю наволочку. В самом низу находится маленький кусочек бумаги, который аккуратно сложил Томас и написал там единственную инструкцию: "Ещё рано".
Я чувствую моё разочарование физически: горький пик вкуса, ощущение жидкости в животе. Ещё один месяц ожиданий. Я знаю, я должна быть свободной. Верёвка всё ещё слишком короткая, она закончится в десяти шагах от реки Присамскот. Больше шансов поскользнуться,
Но я не могу.
Чтобы не думать о тридцати предстоящих днях ожидания в этой лишенной воздуха и света камере, о тридцати днях, приближающих смерть, я падаю на руки и колени и маневрирую под кровать, чувствуя, дырку в матрасе, размером с кулак. В течении года, я вытаскивала горсти наполнителя и пены, и все это находилось в металлической камере, где есть моча и дерьмо, и распространяющийся грипп, которым я болею. Я взяла в руки веревку из хлопка и натянула, дюйм за дюймом, все эти украденные полотна, разорванные и сплетенные были сильными, чтобы удержать мой вес. Сейчас, веревка приблизительно 40 футов в длину.
Остаток вечера я провела в бесполезных слезах, используя край кинжала, сейчас он притупляется и стал почти бесполезным, чтобы рвать ткань. Нет смысла торопиться.
Здесь некуда идти, нечего делать.
Когда я закончу работать, я получу свой обед. Я заменила веревку в тайнике, толкая, ее сквозь окно обратным началом. Когда я закончила, я ела, не ощущая вкуса пищи, которая так или иначе была благословением. Затем я лежу на койке пока свет внезапно не потухает. Так же внезапно начинается хныканье, бормотание и случайные крики кого-то, кто был захвачен кошмарным сновидением, или, возможно, кого-то, кто проснулся от приятного сна.
Странно, но со временем я почти привыкла к ночным звукам. В конце концов мое сознание приносит мне воспоминания о Лине, а потом мечты о море. Наконец, я засыпаю.
4 Глава (Тогда)
Тогда не было никакого сопротивления, тогда еще не было осознания того, что нам нужно сопротивляться. Были обещания мира и счастья, освобождение от нестабильности и путаницы. Пропуск и место для всех. Способ узнать, всегда, что ваша дорога была правильной. Люди стремятся вылечиться так, как они однажды стремились в церкви. Улицы были оклеены знаками, указывающими путь к лучшему будущему. Центральный банк, рабочие места и замужества были разработаны так, чтобы соответствовать как пара перчаток.
И жизнь была предназначена для медленного вымирания.
Но были подпольники: мозговые магазины, кто-то, кто знал кого-то, кто может достать вам поддельные документы за правильную цену, другого человека, который мог бы обеспечить билетами междугородного автобуса, кто-то еще, кто арендовал подполье - пространство для всех, кто хотел исчезнуть.
В Бостоне я остановилась в подпольной квартире пожилой пары по имени Уоллес. Они не были исцелены, они пропустили возраст, когда процедура стала обязательной, и им было позволено умереть в мире, в любви. Или было бы позволено - я услышала несколько лет спустя, что их выгнали за укрывательство беглецов, людей, которые уклонялись от исцеления, и провели последние годы своей жизни в тюрьме.
Светлый путь и место под небом для всех - и яма для тех, кто сопротивлялся.
Зря я украла тогда его кошелек. Но в этом-то и проблема любви - она действует за тебя, укореняется в тебе и сопротивляется твоим попыткам вернуть контроль. Вот почему законотворцы так ее боялись: любовь не подчиняется ничьим законам, кроме своих собственных.
Вот почему ее так боялись.
В подпольную квартиру можно было попасть лишь через узкую аллею между домом Уоллес и домом их соседей; дверь была спрятана за кучей
Вот так и узнала того человека, за которого в скором времени вышла замуж: я украла его кошелек. Легкое прикосновение, мои руки скользнули вдоль его груди, контакт длиной доли секунды - этого хватило, чтобы нащупать кошелек в его куртке, вытащить его, сунуть в карман и убежать.
Надо было поступить так, как учил меня Стеф: взять деньги и выбросить бумажник. Но любовь уже тогда сделала меня глупой, любопытной и беспечной. Вместо этого я забрала кошелек с собой, разложила его содержимое и внимательно, жадно изучала его, словно ювелир - свои бриллианты. Удостоверение личности, выпущенное правительством, на имя Конрада Хэлоуэя. Золотая кредитка, выпущенная Национальным Банком. Карта постоянного клиента в Бостон Бин, трижды использованная. Копия медицинского свидетельства: он был исцелен ровно полгода назад. Сорок три доллара, что для меня было целый состоянием.
И в одном из отделений для карточек - серебряная шпилька, толщиной с детский палец.
5 Глава (Сейчас)
Через три дня после того, как Томас принёс мне записку и велел ждать, он пришёл снова. На этот раз без ничего. Он просто открыл дверь, вошёл в камеру, поднял меня и поставил на ноги.
– Пошли, - сказал он.
– Куда?, - спросила я.
– Не задавай лишних вопросов, - сказал он громко, другие заключённые наверняка его услышали. Он грубо толкнул меня к двери, которая ведёт в узкий коридор, что проходит между камерами. Над нами, камеры установлены в каменный потолок, как маленькие красные глазки.
Томас хватает меня за запястье и продвигает вперед. Мои плечи горят. На мгновение мною овладевает страх: я так слаба. Как я сделаю это сама в Дикой местности?
– Что же мне делать?- спрашиваю я.
– Дышать, - отвечает Томас. Он ставит на хорошее шоу.
– Разве я не говорил тебе не задавать много вопросов?.
На одном конце коридора есть выход с других отделений; на противоположном конце находится Танк. Танк это всего лишь камеры, неиспользуемые, но намного меньше остальных. Они ничем не оборудованы, кроме ржавого металлического кольца, свисающего с потолка. Если заключённые Шестого отделения слишком шумят или создают неудобства, их привязывают к кольцу и секут или обливают со шланга, или просто бросают сидеть сюда на несколько дней в темноте и грязи, пока их не выпускают. Но обливание со шланга самое худшее: ледяная вода хлещет с такой силой, что захватывает дух и оставляет на теле кровоподтёки и синяки.
Томас делает всё как следует. Он поднимает мня к потолку и в тот момент, когда он находится над моей головой, мы так близко, что я могу почувствовать запах кофе в его дыхании.
Я чувствую глубокую боль в животе, внезапная, мучительная боль; Томас, не смотря на весь его риск, всё ещё принадлежит другому миру, миру автобусных остановок и магазинов, рассвета за горизонтом и летних дней, проливных дождей и лесных пожаров в зимнюю пору.
На секунду я его ненавижу.
Как только он закрывает дверь, он поворачивается ко мне.