Аннабель
Шрифт:
Я хватаюсь за веревку. Тянусь по ней, рука за рукой, скользя телом, ногами через зазубренную дыру в скале. А затем я падаю. Мои ноги соскальзывают со скалы и я качаюсь, совершая дикий полукруг, избивая воздух, вопя.
Я с толчком останавливаюсь, правой стороной к верху, веревка обвивает мое запястье. Желудок в горле. Сигнализация до сих пор работает: пронзительно, истерично. Воздух, воздух, ничего кроме воздуха. Я застываю, неспособная двигаться ни вверх, ни вниз.
Я вдруг вспомнила весеннюю уборку в прошлом году. Я обнаружила гигантскую паутину в комнате, за
Дюжины насекомых были связаны, неподвижны в белой нити, и одно только что было поймано. Оно все еще боролось, хоть и слабо, чтобы выбраться. Сигнал тревоги отключился и тишина стала такой громкой словно пощечина. Я должна двигаться.
Я могу слышать рев реки и шуршание листьев на ветру. Медленно двигаюсь вниз, обертывая ноги вокруг веревки, качаясь, ощущая тошноту.
Напряжение в моем мочевом пузыре и в моих ладонях горит. Я слишком напугана, чтобы замерзнуть. Пожалуйста, удержи веревку. В тридцати футах от реки я теряю хватку и пролетаю пару футов до того, как снова ловлю веревку.
Усилие, которое я приложила чтобы остановится, заставляет меня закричать и я кусаю свой язык. Веревка болтается на ветру. Я все еще невредима. И веревка держит меня. Дюйм за дюймом. Кажется, спуск займет вечность.
Рука за рукой. Я даже не замечаю кровоточащие ладони, пока не вижу красные мазки на простыни. Но я не чувствую боли. Сейчас я выше боли, я ошеломлена страхом и усталостью. Я даже слабее чем боялась. Дюйм за дюймом.
А потом, в один миг, я на конце веревки. В семи футах ниже меня замерзший отстойник с почерневшей поверхностью, гнилыми бревнами, черными скалами и льдом.
У меня нету другого выбора, кроме как упасть туда и молится об удачном падении, избегая воды и попасть в сугробы, белые как подушки, насыпанные на откосе.
Я отпустила руки.
10 Глава (Тогда)
Я исполняла свою часть сделки. Я не причиняла семье неудобств. В течение нескольких месяцев до церемонии бракосочетания, я соглашалась со всем, что мне говорили.
Но всё время любовь росла во мне, словно изумительный секрет.
Это было именно так, когда я была беременна Рейчел, потом Линой. Даже до того, как врачи сообщили, я всегда могла это сказать. Потом начались естественный изменения: грудь стала набухшей и нежной, обострилось обоняние, появилась тяжесть в сустава. Но то было сильнее этого. Я всегда чувствовала, что-то инородное растёт во мне. Растёт что-то красивое, что-то, что принадлежит мне. Моё личное созвездие: звезда, которая растёт у меня в животе.
Если Конрад вспомнил тощую, испуганную девушку, которую он обнимал лишь миг на холодной Бостонской улице, он не дал мне никаких знаков, когда мы встретились.С самого начала он был вежливым, добрым, уважительным. Он слушал меня, спрашивал, что я люблю, а что нет. Однажды он сказал, что ему нравится инженерия, потому что он увлекается механической работой: структурами, машинами и т.д. Я знаю, он всегда желал чтобы людей было легче разгадать.
Это, конечно, то, для чего и было исцеление: для превращения людей в бумагу, в биомеханику и баллы.
За год до того Конрад умер. Диагнозом была опухоль размером с детский палец, росшая в его мозгу. Совершенно и абсолютно неожиданно. Врачебная ошибка.
Я сидела возле него в госпитале, когда он вдруг сел, обескураженный видением. Даже когда я сделала попытку уложить его обратно на подушки, он дико взглянул на меня.
— Что случилось с твоей кожаной курточкой?- спросил он.
— Тсс, — сказала я, пытаясь его успокоить,- там нет кожаной курточки.
— Ты была в ней, когда я впервые встретил тебя, — сказал он, слегка нахмурившись. Он вдруг осел на подушки, будто попытка поговорить вымотала его. Я сидела рядом с ним, пока он спал, сжимая его руку, наблюдая как солнце стремится по небу на улице, за окном и узоры света скользят по его покрывалу.
И я почувствовала радость.
Конрад всегда держал мою голову легко, обоими руками, когда целовал меня. Он одевал очки для чтения, а когда задумывался о чем-либо полировал их. Его волосы были прямыми, не считая лишь маленького кусочка за левым ухом, прямо над его шрамом. Некоторые вещи я заметила давно, некоторые намного позже.
Но с самого начала я знала, что в мире, где судьба мертва, мне суждено было вечно любить его. Даже если он не любил, — не мог — любить меня в ответ.
Это самая легкая часть в падении. После есть лишь один выбор.
11 Глава (Сейчас)
Я сделала три глотка воздуха. Потом взрыв холода и силы перехватил моё дыхание и словно кулак толкнул меня вперёд. Я упала на дно. Боль пробежала по лодыжкам. Потом стало холодно, холод вытеснил остальные чувства и мысли. Минуту я не могла дышать, как будто мне перекрыли кислород, я не знала вверху я или внизу, было просто холодно. Везде. Во всех направлениях.
Потом река толкнула меня вперёд, будто выплёвывая. Мне показалось, что я задыхаюсь и я начала барахтаться, лёд трескался и розбивался возле меня, как будто одновременно выстрелили десять винтовок. Звёзды сияют надо мной. Я сделала это на берегу реки, сейчас я на мелководьи, я дрожу так сильно, что кажется, мой мозг прыгает в черепе, я кашляю водой. Я сижу в ожидании. Держу кружку в руках и пью, вода сладкая и немного пахнет болотом, но вкусная.
Я давно не чувствовала ветра, последний раз я его ощущала в одиннадцать лет.
Это холоднее, чем я помню.
Я знаю, что должна двигаться дальше. На север по реке. На восток от старого шоссе.
Я оглядываюсь в последний раз на город.
Уже за Криптой, я знаю эти старые дороги, которые ведут на автобусную остановку, они проходят по всему полуострову и сливаются с Конгресс стрит. И потом: Портлэнд, мой Портлэнд, окруженный с трёх сторон водой, расположенный, словно бриллиант на небольшой косе.
Где-то там сейчас спит Лина. И Рейчел. Мои бриллианты, звёзды, которые я ношу с собой. Я знаю, что Рейчел исцелили, для меня она сейчас вне досягаемости, Томас сказал мне об этом.