Аномалии.INFERNO
Шрифт:
— Каждый ИВЧ-просвещенный должен уметь себя защитить… — произнес лидер по имени Александр. — Они стали слишком вероломными… добавил он, указывая ладонью на мертвое остывающее тело. Большинство в зале не совсем понимали, что все это означает и кто в белорусской столице мог прознать про тайное законспирированное общество. Пока кто-то изымал гранату из коченеющих рук мертвеца, Александр про себя подбирал новые слова для очередной страстной речи.
Немногим позже молчаливая женщина, принадлежащая к монголоидной расе, не испугавшаяся вида человеческих останков, сняла темную рясу с неизвестного террориста и обнаружила на плече у него татуировку в виде портрета Хрущева с терновым венком на голове.
— Созидающие суицид… — произнесла она про себя. Затем она отошла от тела, вероятно, не желая
— В этом никто и не сомневался!.. — послышалось из зала.
— Пришло время нанести ответный визит! — твердо и громко сказал Саша.
Саша сошел с трибуны и подошел к одному из шкафов, коих было несколько в дальней части помещения — бывшем красном уголке. Вероятно, в лучшие времена в них хранилась всякая агитационно-революционная утварь — теперь же Саша хранил там честно и нечестно добытое оружие. Смахнув следы последователя враждебного культа с двери шкафа, Саша аккуратно положил на верхнюю полку так и не взорвавшуюся гранату. Затем он достал несколько пистолетов и произнес:
— Теперь мне нужны пять человек: самых смелых и не дорожащих своей жизнью. — Он положил оружие на один из стульев. — Остальные могут идти.
Зал наполнился голосами и шевелением. На этот раз заседание общества ИВЧ-фашистов было кратковременным из-за возможной опасности со стороны противников. Как и требовалось, в зале осталось шесть человек, включая Александра. Среди добровольцев оказалось две девушки и три парня. И на лицах их написано было, что они не остановятся ни перед чем на пути достижения поставленной цели…
— Ганс, я не думаю, что это планировалось как теракт со стороны созидающих… — сказал Александр парню в пальто и шляпе. Тот в ответ кивнул головой, подняв воротник. — Тем более они послали к нам человека — свое низшее звено.
— Если бы они хотели нас убить, зная место наших собраний, это бы не составило особого труда. Скорее, они просто дали знать, что война опять началась, и они хотят выбрать нечто более изощренное, нежели взрыв гранатой… — произнесла скуластая женщина, осматривавшая перед этим тело врага. Остальные рассматривали пахнущее промышленной смазкой оружие.
— У тебя есть план? — спросила женщина у молчаливого Ганса, не издававшего абсолютно никаких звуков.
Он медленно помотал головой, но всем своим видом был готов показать, что вскоре данный вопрос разрешиться. В следующий раз они впятером соберутся уже в другом месте и уже для обсуждения конкретной операции. Там они должны будут решить, как им совершить ответный визит в зловещие чертоги Святого Початка, возглавляющий некий странный храм имени Создания и Суицида.
3
Городские свалки всегда были отражением человеческой жизни, ее истории и внутреннего опыта. Львович, у которого, кажется, не было имени, капался ежедневно в мусоре и на вопрос сторожа и его придворных «какого х… он здесь делает?» отвечал, что на него возложена миссия высшими силами найти недостающий компонент какого-то «очень странного и приторного механизма трансформации человеческого счастья». Сторожа, которые иногда являлись то из мусора, то с неба, услышав ответ, тут же испарялись, оставляя Львовича за его чересчур важной работой.
В общем, на Львовича, облаченного в одни лохмотья, внимания почти никто уже не обращал. Он, словно обожающий свою работу гарболог,[2] тщательно вскрывал каждый кубометр мусорного покрытия и с педантичностью зоолога, готового защитить докторскую диссертацию, перебирал это свидетельство существования человечества.
Иногда у него возникали мысли, что где-то там, в недрах мусора, среди старых телевизоров, объедков, кусков металла и расчлененных тел, где-то прячется, улыбаясь, его душа.
Львович очень переживал, когда рядом с его раскопками появлялись другие люди, преимущественно, бомжи. Львович не любил людей, тем более живых, поэтому предпочитал никого не допускать к своим тайным занятиям.
Он работал лопатой, тщательно всматриваясь в горсти мусора. Как это часто бывает, лопата уперлась во что-то твердое, и Львович, встав на четвереньки, принялся раскапывать смердящие груды руками, душою чувствуя, что в очередной раз нашел нечто полезное. Он был прав: треснувший кинескоп в мутном экране слегка отражал его морщинистое грязное лицо в клочьях волос, беспорядочно расположенных по всему периметру черепной коробки. Сделав несколько подкопов под сереющим и готовым к дождю небом, он аккуратно, как будто с материнским чувством достал кинескоп и, прижав его к сердцу, побрел к себе в камору, сооруженную из твердых отходов прогресса цивилизации. Пройдя несколько сот метров, Львович положил кинескоп рядом с металлическим канализационным люком, на котором было выгравировано «Ошмяны 1976». Приложив небольшие усилия, он приподнял расплющенный кусок чугуна и открыл себе путь в свое смердящее подземелье, наполненное ловушками и разного рода зловониями, которые в итоге сливались в один мироненавистнический смрад. Львович аккуратно взял кинескоп и принялся спускаться вглубь по проржавевшей лестнице, которая в любой момент могла сорваться и отправить в бездну случайного посетителя. Ступив на твердую землю, выложенную битой плиткой, Львович нажал на выключатель, расположение и функционал которого были ведомы только ему в его собственном мире. Местами загорелись красные лампочки, и по стенам замерцали диоды разных мощностей и спектров. Слева от Львовича был вход на кухню, представляющую собой стол, четвертая ножка которого была сделана из металлической трубы, и дырявое жестяное ведро, почти доверху набитое останками чаек и голубей, которые в изобилии обитали на свалке и были любимым лакомством Львовича.
Сумасшедший изобретатель прошел по коридору, миновав электрогенератор, нелегально подключенный к городской сети: прямо рядом с логовом проходила высоковольтная линия электропередач, которую Львович без угрызений совести эксплуатировал вот уже несколько лет подряд, надеясь внести ощутимый вклад во всеобщее дело восстановления справедливости.
Далее по узенькому коридору находился один из рабочих цехов Львовича — небольшое, но сравнительно просторное помещение, потолок которого был покрыт опять же мусором. Вся эта ветхая конструкция кое-как удерживалась металлическими прутьями с кусками бетона по углам — всего лишь каркас находившегося здесь ранее строения. Для звукоизоляции стены помещения были выложены обшивкой разбитых автомобилей и проржавевшими дырявыми кусками жести. В центре комнаты стоял медицинский операционный стол, на котором россыпью валялись мелкие детали. Рядом со столом стоял непонятный аппарат, который Львович собирал на протяжении всего своего пребывания на свете. Впрочем, это была только верхняя часть «аппарата», желудок и сердце же всей этой махины находились на уровень ниже. Когда началось ее изготовление — Львович вспомнить не мог. Но ему этого и не нужно было. Он подошел к своему детищу и прислонил кинескоп к одной из прямоугольных дыр, которая как раз была для этого и предназначена. Все как раз подходило по размеру. Львович достал старенький паяльник, ручка которого была замотана синей изоляционной лентой, и, надев очки с одной дугой и лопнувшими линзами, принялся орудовать внутри выброшенного кинескопа, чтобы потом сделать его частью единого организма, который вот-вот будет запущен. Нужно только достать необходимые детали, которых осталось уже считанное количество. Надо сказать, что поиск рабочих микросхем входил в основной круг задач Львовича. Но он не отчаивался. Подбадриваемый энтузиазмом бывалого изобретателя, он искусно работал паяльником. Иногда Львович смотрел на сделанный из мусора потолок. Сквозь метровые его слои свежий воздух и солнце не проникали.
Тем временем на внешней поверхности прогнившего реального мира пошел дождь. Иногда тяжелые, мутные от грязи капли проникали в логово Львовича. Бывало, они даже падали на него, и тогда он задумчиво всматривался в потолок, не безупречно защищавший его от реальности. В такие моменты у него частенько возникало странное чувства страха и тревоги, за то, что когда-нибудь его все-таки здесь найдут и будут ставить над ним невыносимые опыты, чтобы сделать единицей той системы поглощения, которая его сюда и закинула. Твердо решив быть неуловимым и сильным, он крепко сжимал оставшиеся гнилые зубы и принимался работать вдвое усерднее. Нужно было завершить производить агрегат до того, как наступит время «икс» и будет уже поздно.