Аномалия
Шрифт:
Виктор поднялся и подошел к Торпеде, тот передал Куликову винтовку с прицелом. Виктор прильнул к оптике. Борхес театрально взмахнул рукой с кружкой и загробным голосом проговорил:
– Внемли и трепещи, инсайдер, ибо ты удостоен лицезреть врата в величайшую из ловушек нашей планеты.
Черный Холм возвышался над промышленной зоной за рекой, до которой отсюда было километров семь. Он был похож на жерло потухшего вулкана – большая воронка, посыпанная пеплом. Виктор никогда бы не подумал, что некогда подобное чудовище было рукотворным, обычным карьером для забора песка. Сейчас же от этого места веяло мрачной силой, зловещей и одновременно
От Холма шла видимая даже отсюда трещина, извивающаяся змеей и упирающаяся в заводской комплекс.
– Борхес, ты говорил, что где-то там место посадки твоих инопланетян, – обратился Куликов к товарищу.
– Отсюда не видно, – Борхес перевернул кружку, выливая заварку от чая на бетонный пол, встряхнул ее. – Оно дальше, за зданием цеха.
Здание цеха на самом деле тянулось немного дальше Холма, еле различимое на фоне других строений, выделяясь лишь тремя металлическими трубами котельных.
– А почему так пепла много?
– Пепел анализу не поддается, происхождение неизвестно, и причина количественной локализации именно в данном месте неясна. Это все, что удалось узнать, – ответил Борхес.
– Понятно, – Виктор еще раз взглянул в сторону Черного Холма. На самом деле он думал увидеть что-то необычное, по крайней мере что-нибудь выглядящее необычным. Какое-нибудь дьявольское свечение или, на худой конец, ходящих строем обманок. Хоть что-то, что говорило бы о том, что Холм – самое опасное место Медузы, что все зло именно там. Виктор, конечно же, понимал, что ловушка не должна выглядеть ловушкой, а «дьявол всегда носит белое», но все же надеялся на некую экстраординарность. А тут, в принципе, ничего необычного. Обычная техногенная жуть, которую можно увидеть в любом промышленном городе.
– Ну что, видишь что-нибудь, чего не вижу я? – с сарказмом поинтересовался Торпеда.
С того памятного разговора с Пашей прошло уже полторы недели, Виктор рассказал о нем товарищам. Борхес заинтересовался теорией «цветов радуги», а вот Торпеда заявил, что большей глупости он в жизни не слышал. Удивленный таким подходом к неплохой идее, Куликов привел несколько примеров из их практики, но здоровяк объяснил все такие «нестыковки» обычной невнимательностью и плохим зрением. Правда, Виктора его доводы не убедили. Теперь подобные беззлобные споры стали обыденностью.
– Я вижу Холм, длинный разлом, уходящий в промзону, и кучу заводских строений, – Виктор отстранился от оптического прицела, посмотрел на Торпеду: – Или я что-то пропустил?
– Да нет, – Торпеда улыбнулся. – Все так. Только там не разлом, а траншея для труб.
– Впервые вижу траншею, выкопанную зигзагом.
– Сам ты… зигзагом, – Торпеда взял у Куликова винтовку, посмотрел в прицел. – Ну немного кривоватая, не спорю, но траншея. А то ты наших строителей не знаешь, Кот, они еще и не так могут накопать.
– Это точно, – вставил Борхес, зевая.
– Не зевай, ворона влетит, – парировал Виктор, допивая остатки бульона. – Вы, вообще, ходили к Холму?
– Нет, нас и тут неплохо кормят, – ответил Борхес, потягиваясь. – Эх, век бы так сидел!
– На пенсии насидишься, – ответил ему Торпеда. Он повесил винтовку на шею, посмотрел на часы, сверился с записями на руке. Сказал, обращаясь к товарищам: – Так, дальнейший план действий такой: сейчас спускаемся вниз и двигаемся в сторону Восточного моста. Оттуда идем к воинской части. В тех местах уже давненько не были. На все полчаса. Авось найдем что-нибудь стоящее,
– Блин, опять, как сохатые, нестись будем, – вяло возмутился Борхес.
– «Окна» маленькие, – пояснил Торпеда. – Нам и так успеть бы.
Инсайдеры собрали банки из-под консервов и пластиковую посуду в пакет, пакет Торпеда положил в свой рюкзак. Мусорить в Медузе он категорически не позволял.
Спустились вниз, периодически выглядывая в окна – не хотелось на выходе столкнуться с сюрпризом. Из подъезда вышли цепочкой, скользнули вдоль дома. Торпеда дал команду, и инсайдеры перешли на уже привычный «волчий скок».
В одном из дворов Куликов заметил обманку, которая полулежала возле гаражей. Белесое тело резко выделялось на фоне грязи и мусора, сучило ногой и вращало глазами.
Виктора передернуло.
– Институтские препарировали как-то несколько этих существ, – прокомментировал Борхес, заметив реакцию Кота, – но наткнулись лишь на недоразвитые человеческие органы. Опыты по наблюдению за обманками опять же ничего не дали, так как вне Медузы они жили не более суток, даже в камерах с землей из-за Периметра.
Прошагали по аллее с лысыми деревьями, удачно обогнув «хлопушку», которая выдала себя растерзанным кустом дикого шиповника. Торпеда процедил сквозь зубы, что этой ловушки не должно было быть, хотя никто обвинять его в недосмотре не стал.
Вышли к перекрестку, на который смотрели окна трехэтажного здания школы и двухэтажного здания с красной вывеской «Районный отдел ЖКХ». Виктор знал, что за школой располагается стадион, где мальчишкой он играл в футбол. Сколько же лет прошло?
Школа и административное здание располагались друг напротив друга, через дорогу. К отделу ЖКХ примыкал длинный забор, закрывающий от любопытных глаз ряды безликих продовольственных складов. В одном месте несколько секций забора было повалено: перевалившись через бетонные блоки, застыл сгоревший остов «КамАЗа»-рефрижератора. Рядом раскинулся пустырь, покрытый буграми-холмиками и множеством каких-то ямок, овражков. За пустырем когда-то располагался хладокомбинат, куда школьники бегали за халявным мороженным.
Торпеда остановил команду. Указал Виктору на идущую от школы через пустырь тропинку:
– Видишь, Кот? Это старая инсайдерская тропа. Тянется через пол-Медузы, начинается здесь. И упирается аккурат в Янтарные Поля. Только никогда не вздумай ходить по ней, не вернешься.
– А что так? – поинтересовался Виктор, вглядываясь в «нехорошую» тропинку.
– По ней когда-то некто Сыч вынес «Сердце Медузы», один из самых дорогих и легендарных артефактов. В тот день внутри Периметра полегло много народу, – ответил Борхес, потирая уставшую шею, – Медуза, блин, встала на дыбы, словно обидели ее. С тех пор ловушки стали двигаться.