Аномальная зона
Шрифт:
Вохра заморочено кивала.
И хотя это не слишком соответствовало обстановке похорон, речь его несколько раз прерывали аплодисментами.
– А энтот… новый Хозяин-то… Говорун! Не то что наши Клямкин да Иванюта, – не без удовольствия уловил в толпе шепоток, закончив выступление, бывший правозащитник. – От наших-то ничего, окромя как растудыть твою мать, и не услышишь! А энтот – умный, видать. Весь в деда…
И позже, на поминках, за длинным, щедро накрытым столом, собравшим едва ли не всех жителей посёлка, за исключением занятых в нарядах вохровцев и поселенцев из числа бывших зеков, Эдуард Аркадьевич оказался за старшего.
Официальное назначение его на должность начальника лагеря состоялось
Личный состав собрали в клубе, и лейтенант Подкидышев зачитал вслух последнюю волю покойного, которую вохровцы выслушали стоя по стойке смирно.
Клямкин, как типичный политработник, умеющий держать нос по ветру, сразу же публично поддержал мнение старого Хозяина.
– Я счастлив, – сказал он, розовея от радостного волнения впалыми щёчками, – что именно мне выпала честь на первых порах работать с Эдуардом Аркадьевичем. И хотя он числился как бы у меня в подчинении, – подполковник хихикнул и смущённо развёл руками – дескать, случилось же такое недоразумение, – я всегда прислушивался к мнению капитана Марципанова и, скажу откровенно, дорожил им…
А вот Иванюта отмолчался. Только тугой, сдавливающий апоплексическую шею воротник парадного кителя расстегнул.
Впрочем, дебатов после оглашения завещания Марципанова-старшего не открывали. Привычные к дисциплине вохровцы приняли назначение нового хозяина как должное, только штабные шушукались озабоченно – каждому хотелось сохранить и при преемнике тёплое место в кабинете, а не отплясывать от холода на продуваемой всеми ветрами вышке, не морозить сопли в оцеплении по пояс в снегу, охраняя на лесоповале конвойных зеков.
4
В дедушкином кабинете Эдуарду Аркадьевичу было тоскливо и неуютно. Попыхивая доставшейся в наследство толстой папиросой «Герцеговина Флор», он ёрзал на жёстком, с прямой неудобной спинкой кресле, морщился недовольно: сидишь, будто аршин проглотил, ни расслабиться, ни вольготно раскинуться…
Скептическим взором осмотрелся по сторонам. Тяжёлая тёмная мебель, портреты Ленина, Сталина, Дзержинского, Берии на стенах. Все глядят на него неприязненно, пролетарским чутьём безошибочно распознавая в новом обитателе кабинета классово-чуждый им элемент… Толстый шерстяной ковёр на полу в коричнево-красных тонах. На столе – массивный, величиной с чемодан, чёрный эбонитовый телефон с оскалом желтовато-белых, словно нечищеные зубы курильщика, клавиш. На полках книжных шкафов – бордовые корешки полных собраний сочинений Ленина и Сталина. Рядом – неприметная дверь в комнату отдыха и конфиденциальных переговоров. Там мягкий, чёрной кожи диван, холодильник «Морозко», бар с бутылками водки, коньяка, наливки… Убогость! Если не принимать в расчёт безделушки, коими щедро уставлен был кабинет – бюстиков козлобородых вождей революции, дурацких макетов танков, самолётов, сторожевых вышек, статуэток идиотического вида гармонистов, каких-то длинноногих барышень с крыльями – балерин, должно быть… Сплошная безвкусица, дедюривщина, как говаривала, бывалоче, бабушка, рассматривая подобные поделки и фарфоровые безделушки. Но эти-то были сработаны здешними умельцами из чистого золота!
Папироса затухла. Марципанов-младший взял стоящую перед ним тяжёлую зажигалку, откинул крышку, вышелкнул вонючий бензиновый огонёк, подкурил. В который раз взвесил задумчиво зажигалку в руке. Граммов сто золота, не меньше. А всего, если прикинуть, то лишь в кабинете этого благородного металла в виде сувениров пуда три! Но это не всё, о-о, оч-чень даже далеко не всё! Как узнал он на днях из хранившихся в дедушкином сейфе в папках под грифом «секретно» документов, запасы золота, намытого на лагерном месторождении, составляют около трех тонн. А есть камешки самоцветные, по рыночной стоимости неоценённые, но, судя по перечню и количеству, на огромную сумму тянущие.
В своё время Эуард Аркадьевич не успел попасть под раздачу общенародной собственности, пробегал по митингам пустопорожним начала девяностых годов, прочистоплюйствовал, остался на бобах, маялся, как голь перекатная, перебиваясь подачками то в партейках-однодневках либерального толка, то в правозащитных, на зарубежные гранты существующих, структурах. Но теперь уж дудки! Теперь-то он своего шанса не упустит!
«Это, если подумать, вопрос принципа даже, высшей справедливости! – убеждал себя Марципанов-внук. – Кто, как не дедушка, добыл, хранил и приумножил здесь, в глухой тайге, такие богатства! А я плоть от плоти его, родная кровинушка, можно сказать, и единственный, как ни крути, наследник… Да и хватит, в конце концов, всякому быдлу, дерипаскам разным да абрамовичам, на общенародном добре наживаться! Есть люди более достойные и интеллигентные, богато внутренне одарённые, как я, например…»
В то же время Эдуард Аркадьевич отчётливо понимал, что это богатство, хранящееся на территории лагеря, не имеет в здешних условиях никакой ценности. А вырваться в одиночку из таёжного заточения немыслимо трудно. Обрести реальную свободу, уйти на Большую землю, прихватив золото, он сможет, если только освободит всех содержащихся в зоне заключённых. Для этого ему требовались единомышленники.
Сторонников из числа вохры в лице той же Октябрины, лейтенанта Подкидышева, в значительной мере – подполковника Клямкина, он уже заимел. Но для того, чтобы осознанно претворять в жизнь задуманные им планы, они явно не годились. Их можно использовать лишь втёмную, не ставя в известность о конечной цели задуманных бывшим правозащитником радикальных реформ всей лагерной системы. Но нужны и другие люди, иного склада, ненавидящие тюрьму, не успевшие к ней привыкнуть, не смирившиеся с неволей и всей душой рвущиеся на свободу.
Среди вохры искать таких было бесполезно.
Эдуард Аркадьевич надавил кнопочку селекторной связи:
– Аделаида Ленинградовна, – пригласил он секретаршу, подосадовав в который раз: угораздило же деда подобрать себе помощницу с таким именем-отчеством! Пока выговоришь язык поломаешь!
Та вошла в кабинет – толстая, домашняя, томная.
– Аделали… – начал было Марципанов-внук, но потом в отчаянье махнул рукой. – Сходите в спецчасть, принесите мне дела заключённых, поступивших в лагерь в нынешнем году.
Через пятнадцать минут на столе перед ним лежало несколько тощих картонных папочек-скоросшивателей. Поблагодарив, избегая называть по имени, секретаршу, он принялся внимательно изучать дела новичков.
Перелистав подшитые документы – протоколы допросов, обысков, приговоров – он сразу же исключил из числа потенциальных сторонников двух охотников-манси, напоровшихся на секрет чекистов, и бабёнку, заплутавшую в тайге, – не шибко грамотные, простоваты, в качестве идеологических диверсантов никак не годятся.
А вот загремевшая в лагерь пару месяцев назад троица – Студейкин, Богомолов, Фролов – сразу привлекла внимание бывшего правозащитника. Кажется, то, что нужно. Уфолог-журналист, писатель… Третий, мент, внушал некоторые сомнения, а потом и вовсе отпал. Из материалов дела следовало, что его, как особо опасного, отправили в шахту. А оттуда, как известно, не возвращаются…
Эдуард Аркадьевич опять включил громкоговорящую связь, приказал обезличенно:
– Клямкина ко мне…
А сам прибрал папочки в ящик стола до поры. Открыл затейливой резьбы шкатулку карельской берёзы, запустив в неё пальцы, достал одну душистую папиросу, примял картонный мундштук, закурил, с удовольствием щёлкнув баснословно дорогой зажигалкой. Эх, пачечку «Кэмела» бы сейчас! Или, на худой конец, «Явы» отечественной. Едкая всё-таки эта «Герцеговина Флор», век бы её не видать!