Аносов
Шрифт:
Павел очнулся от шума, поднятого служителем. Возле него стоял вездесущий инспектор классов Остермейер. Поднялся переполох, говорили, что корпус чуть было не сгорел. Утром Аносову пришлось держать ответ перед директором корпуса Дерябиным.
Остермейер неистовствовал:
— Это распущенность, которую нельзя оставить безнаказанной. Мы все могли погибнуть.
Однако Павел отделался лишь строгим внушением.
— Мы не можем, — говорил Дерябин инспектору Горного корпуса, — наказывать юношу. Он увлечен вопросом, разрешение которого сделало
Дерябин на минуту задумался и продолжал:
— И я бы хотел, чтобы у каждого нашего воспитанника было такое же увлечение, как у Аносова.
— Тогда мы беспременно сгорим живьем, — упорствовал Остермейер.
— А о том, чтобы этого не случилось, позаботьтесь уж вы и подчиненные вам служители…
Отличный педагог и психолог, Дерябин сумел рассмотреть в молодом Аносове будущего выдающегося деятеля горнозаводского дела. В свою очередь, Аносов высоко ценил прекрасный педагогический талант и душевные достоинства Дерябина, был к нему горячо привязан.
Когда Андрей Федорович Дерябин оставил службу в Горном кадетском корпусе и ему на торжественном собрании преподавателей и учащихся преподнесли серебряную, богато вызолоченную вазу, речь от имени воспитанников произносил Павел Аносов.
В полной тишине громким голосом юноша читал:
«Облагодетельствованные преизобильными щедротами вашими, излиянными на нас во все время мудрого над нами начальствования вашего, возведенные на верх желаний наших, к достижению предназначенной нам цели, через неусыпные старания, оказанные вами при воспитании нашем, одушевленные кротким обхождением с нами вашего превосходительства…»
Дерябин улыбнулся, он вспомнил случай с булатом и не без гордости взглянул на открытое серьезное лицо будущего молодого инженера. Да, уходя на покой, он мог смело сказать себе, что его система воспитания, основанная на широком развитии способностей каждого учащегося, себя оправдала…
Учился Павел хорошо, но неровно. Оценка знаний учеников производилась по стобальной системе. Воспитанники делились на «очень хороших» (100—90 баллов), «хороших» (90–70 баллов), «изрядных» (70–40 баллов), «средственных» (40–20 баллов) и «слабых» (ниже 20 баллов).
В классных журналах против фамилии Аносова часто можно было увидеть вместо одной отметки сложную формулу, вроде 78:12 или 98:5. Эти двойные отметки, с одной стороны, свидетельствовали о блестящих способностях Аносова, а с другой — о том, что, увлеченный другими, более интересовавшими его предметами, он не выполнял заданий и получал самые низкие отметки; иногда его даже усаживали за штрафной стол.
Но эти промахи быстро исправлялись, и Павел опять шел в первой пятерке лучших учеников. В нее обычно входили: Петр Дюков, Петр Девио, Илья Чайковский и Алексей Батраков.
Павел учился легко. У него хватало времени на все: и на посещения кабинетов, и на чтение книг, и на игры и шалости.
В часы отдыха Павел часто рисовал. Его способности к рисованию были отмечены преподавателем рисования Редером, и по
Когда в корпусе стали ставить любительские спектакли, Павел Аносов начал выступать на сиене. Пьесы шли на иностранных языках. «Представление пиес, — говорилось в положении о корпусе, — производится на иностранных языках, имея целью приучить воспитанников к правильному выговору и беглости в изъяснении на сих языках».
Невысокого роста, Павел казался моложе своих лет, и его даже иной раз принимали за воспитанника младших классов. Но он ни в чем не хотел уступать и не уступал своим сверстникам — ни в учебе, ни в физических упражнениях. Ловкий, быстрый, юркий, он был среди своих сверстников почти непревзойденным фехтовальщиком.
В Петербурге у Аносова не было ни родных, ни знакомых, и в первое время он и по воскресеньям и по праздничным дням оставался в корпусе. Позже он сошелся со своим одноклассником Дмитрием Тверским. Оказалось, что отец Тверского знал деда Аносова механика Сабакина и был о нем весьма высокого мнения. Тверские стали приглашать Павла к себе на праздничные дни. С каким удовольствием и гордостью надевал Павел свой праздничный мундир, выходил на набережную, прогуливался по Невскому!
Форма у кадетов была красивая. Они носили синий мундир с черным бархатным воротником и такими же обшлагами, с черными суконными фалдами и красной выпушкой, черные лакированные портупеи через плечо, кивера. Форма придавала кадетам бравый вид. Двенадцати-тринадцатилетние мальчики казались совсем взрослыми.
Но случалось, что Павел и сам, добровольно, отказывался от отпуска, от прогулки по Невскому. Лишение отпуска на воскресные и праздничные дни было одним из серьезных наказании, и бывало Павел, чтобы выручить своих товарищей, принимал на себя их вину, хотя и рисковал попасть за это в карцер. Павел был хорошим товарищем, другом.
Семь лет, которые Павел Аносов провел в стенах Горного кадетского корпуса, были знаменательными годами в русской жизни. В памяти юноши запечатлелись многие волнующие события того времени.
В доме Сабакина на Урале Павел слышал рассказы о поездке деда в Англию. Но в них не было ни малейшего преклонения перед иностранщиной. Наоборот, Павел слыхал много нелестного о саксонце Шемберге, которому отдали почти в полную собственность гору Благодать, хранящую в своих недрах несметные богатства. Но иностранец оказался в горном деле полным невеждой, расстроил работы, награбил сколько мог и удрал к себе в Саксонию. Рассказывая Павлу о своем пребывании в Англии, об английских механиках Уатте и Балтоне, дед вспоминал, как Балтон уговаривал его остаться в Англии. Но дед ему ответил: «Мы отчизны не меняем».