Антанта, Вера и Любовь
Шрифт:
– Селедку заворачивать будем, – с улыбкой ответил Серый.
– Какую еще селедку? – иронически усмехнулся рекламщик.
– А ты что не знаешь? – с серьезной миной удивился Сергей, – вот фраер, весь город сбежался к пристани: там англичане разгружали продовольствие и уронили бочку с атлантической сельдью, она и разбилась. Так все и бросились подкормиться на халяву.
– Где? – готовый к старту спросил парень.
– А вон видишь, там в конце пирса народ собрался-, указывая вдаль продолжал хохмить Серый.
Рекламщик, бросив кисть в ведро с клеем и, наспех засунув подмышку плакаты, ринулся в сторону, куда указал Серый.
– Ну ты даешь, бродяга, – с усмешкой осуждающе сказал я, – а как он вернется и накостыляет тебе?
– Тьфу, – небрежно бросил Серый, – а ты для чего?
– На скандал нарываешься, давай смотаемся, еще не хватало драку здесь устраивать.
И мы, смеясь, свернули с этого места в боковую улицу.
– В городе итак было неспокойно. Бесконечная смена власти, суета и ожидание конца оккупации. Английские моряки, бессмысленно слонявшиеся по грязным улицам, духанам, кофейням, от которых исходили разные приятные и неприятные запахи: жареной баранины, соленой рыбы и пива. Им не было команды стрелять или терроризировать население, так выполняя свой союзнический долг, они присутствовали на нашей территории. Но сами понимаете, когда в твоем доме гости, да еще незванные, да еще и надоедливые, хочется от них побыстрее избавиться. И только частые проливные дожди, смывающие все эти запахи в море, очищающие воздух от этого смрада, разгоняющие по казармам снующих от безделья солдат и офицеров оккупационной армии, на время возвращали нас в родной Батуми, наполненный ароматом мимоз и морского йода.
– А что будет, Жорж, после того, когда они найдут трупп своего соотечественника? – спросил меня Серый, когда мы подходили к дому.
– Трудно даже предположить, Серый, это зависит от многих факторов и строить какие-то предположения глупое занятие. Нам важно чтобы они почистили пещеру, а так они иностранцы, чужие для нас люди.
– Слушай, а кто писать будет? и как мы у Муськи краски возьмем, ведь допытываться станет: куда, зачем, для чего?
– Придется все ей рассказать, дружок!
– Согласен.
Вечером мы уже шли втроем, Муська держала плакат подмышкой, а мы смотрели в четыре глаза, чтобы никто не стал свидетелем наших дел. Было около двенадцати ночи. Батуми в это время спит. Гаснут последние огни. Темная ночь. Холодная вода и теплый воздух смешиваются и превращаются в туман. Это то, что нам нужно. Мы крадемся к забору грузового порта. Там пришвартованы английские военные корабли. Другие стоят на рейде. Едва успели наклеить плакат на стене у входа на КПП, как послышался шум: подвыпившая компания иностранных матросов возвращалась с гулянья. Один из них заметил на синем заборе светлое пятно. Это был наш плакат. Он навел луч фонаря «летучая мышь» на забор, что-то сказал, обращаясь к компании (издалека не было слышно) Потом все загалдели, сняли плакат и исчезли в проходной.
– Все, ребята, – обратился я к Серому и Муське, – дело сделано.
– Пошли на пирс, там сейчас тихо и таинственно, – предложила Муська.
– Хочешь контрабандистов увидеть, – усмехнулся Серый, – думаешь они специально для нас операцию разработали.
– Ладно тебе, Ушастик, обиделась Муська, – так все интересно!
– Ладно пошли, только тихо.
Мы очень хорошо ориентировались, в своем городе пацанами не раз ходили на ночные купанья. Это сейчас, когда оккупанты были в Батуми, мы по ночам не гуляли. Приказом губернатора был назначен комендантский час, и один из пунктов его гласил:
«За нарушение комендантского часа расстрел! «Это, конечно было серьезно, но не на столько, чтобы мы не нарушали его почти ежедневно. Мы хорошо знали каждую улочку, каждый переулок, поэтому никакому патрулю нас не обнаружить, а тем более не поймать.
В основном они крутились возле своих объектов, и мы старались ночью к ним не подходить, да и час этот ввели не для мирного населения Батуми, а для османских террористов. Сегодня правда мы рисковали, но…
На обратном пути Муська и Серый ушли далеко вперед, а я вышел к ночному морю. Дул прохладный ветер, наполненный запахом нефти. Английские танкеры вывозили батумскую нефть через Босфор в страну Туманного Альбиона. И когда они стояли на рейде, то ветер приносил этот вонючий запах, в город. А вот осенью и зимой здесь всегда стоял апельсиновый аромат. Сухогрузы в открытые трюмы грузили сотни тонн цитрусовых плодов, купленных за копейки. Но сегодня этот неожиданный для меня запах нефти прогнал меня с пирса. Я вспомнил, что здесь, недалеко, на окраине Батуми жила Вера. Я был однажды в ее усадьбе, она при встрече всегда звала меня в гости, но я стеснялся, хотя кажется очень хотел видеть ее. Жила она одна. У мамы был свой дом и бросать его она боялась.
Что-то невольно потянуло меня к ее забору, когда я проходил мимо. Было поздно. Ночь в разгаре, но в одном окне ее дома был виден тусклый свет.
– Не спит, – подумал я, а может и спит, а это догорает свеча или лампадка. Перемахнуть через высокий забор – пару пустяков для меня, и я не раздумывая вдруг оказался у чуть освещенного окна. Край его был едва выше моих глаз. Я снял картуз, спешно спрятал его в карман и взявшись за подоконник, приподнялся на цыпочках. Вера сидела у самого окна и не то почувствовала, не то заметила меня. Она насторожилась и стала прислушиваться. Форточка была открыта, и звуки сада могли быть слышны ей. Трудно было пересилить желание. Я и хотел, и боялся обнаружить себя. Но видно было, что она уже встревожена.
– Вера, – какой гортанный шепот вырвался у меня из груди.
Она резко повернулась, в испуге вглядываясь в темноту окна.
– Это я Жоржик, ты помнишь меня?
Она узнала мой голос, еще раз присмотрелась, прислонив руку к стеклу, затем отодвинула засов и сразу как бы осуждающе спросила: Ты что здесь делаешь ночью, герой-любовник?
– Я я, – заикнулся и тут же нашелся, – я убегаю от патруля, открой же скорей.
– Прыгай, полуночник, пока на расстрел не отвели, – раскрыв обе половинки окна, сказала она.
Я взвился всей своей неистраченной прытью и оказался возле нее. Приятная теплая волна, перемешанная с каким-то ароматом духов, пахнула на меня, опьянив сумасшедшую голову. Передо мной она, моя королева в прозрачном розовом пеньюаре, через который туманно проступала вся ее божественная нагота. Сколько мужества надо, чтобы удержаться и не броситься в объятья этой феи. Я весь дрожал, теряя дар речи. Я не знал, что делать дальше. Она мягко улыбнулась, сделала плавный шаг в сторону, как бы приглашая меня на диван, и сама присела на край. Она лукаво, но безобидно улыбаясь спросила: Тебе молока или воды?
– Я не званный гость, вторгшийся среди ночи в твой дом, не смею выбирать. Для молока, если это намек, то я уже вырос, а вот холодной воды стаканчик можно, – совершенно сконфуженно ответил я. Вдруг она прыснула заразительным смехом, поняв невольную глупость, которая прозвучала в ее вопросе, встала подошла ко мне и как-то по-матерински, прислонив мою голову к своей груди, сказала, чуть сверху глядя в мои глаза: Прости, Жоржик, я не хотела тебя обидеть, так случайно вышло.
– О боги, что со мной случилось! Я перестал чувствовать себя, голова моя кружилась только от одного ее прикосновения. Я не понимал, что со мной происходит. Я боялся шевельнуться, чтобы не опрокинуть сосуд, из которого обволакивающим потоком струился этот дурман. Я непроизвольно обнял ее за талию и еще крепче прижался лицом к ее груди. Не знаю, что она чувствовала, но я тоже ощущал ее импульсивное дрожание. Я поднял вверх глаза, потому что она по-прежнему стояла возле меня, а я сидел на краю дивана, боясь потерять это волшебное место. Она нежно улыбалась.