Антициклон
Шрифт:
И только сейчас Погожев открыл для себя, что коммунистом на фронте он не был и суток. Раньше ему это как-то не приходило в голову.
От неподвижности у Погожева задеревенели руки и ноги. Но перевертываться, терять из вида высокое чистое небо ему не хотелось. Он так и плыл на спине, продолжая думать. Плыть на спине было легко. А когда перед тобой только бездонное небо — лучше думается. Это он тоже знал с детства.
Мысли Погожева перескакивали с одного рыбака на другого. Он пожалел, что до сих пор не состоялся у него разговор с Костей Торбущенко. «Хорошо бы его упрямство и необузданную вспыльчивость направить на дело». Думал о спокойной деловитости Виктора Осеева. «А впрочем, такая ли она у него спокойная? — тут же спрашивал себя Погожев. — С его прямотой характера едва ли можно рассчитывать на спокойствие. Особенно, когда дело касается моря и рыбы». Виктор прослыл чуть ли не на весь бассейн рыбацким интеллектуалом. В знаниях моря и рыбы с ним тягаться было не просто. Сколько прочитано им книг и статей по этому вопросу — другому кэпбригу и во сне не приснится. «Со временем из Виктора может получиться хорошая замена Гордею Ивановичу, — подумал Погожев и усмехнулся, мысленно представив, как бы отреагировал председатель на этот его «сюрприз». — Но, пожалуй, улыбаться мне рановато. Когда всплывет история с баркасом, будет не до улыбок. И, возможно, замена потребуется не председателю, а мне. И не «со временем», а в самый ближайший срок»...
Погожев медленно перевернулся со спины на живот. И только тут увидел, что находится у самого берега косы. Разгребая впереди себя ладонями воду, Погожев двинулся к песчаному пляжику. У него под ногами коричневые водоросли шевелились, как живые.
Песок на пляжике был желтый и мягкий, как шерсть.
Стармех был далеко от Погожева. Он все так же медленно шел по косе, в сторону Тендровского маяка, и смотрел в даль моря. «Когда и что тут происходило?» — старался догадаться Погожев, как-то по-новому окидывая взглядом залив и косу.
...В последних числах сентября 1941 года, после боев под Старой Дофиновкой, десантная группа моряков Дунайской флотилии командованием была срочно возвращена на свои корабли и в ту же ночь вышла в море с заданием пробиться на помощь Днепровской флотилии. Бронекатера, мониторы, транспортные суда, ощетинившись пушками и пулеметами, шли кильватерным строем в сторону потухшего Тендровского маяка.
Но старшина мотористов Иван Ухов все еще не мог прийти в себя после схватки под Старой Дофиновкой. Его беспокоило, жив ли их лейтенант Воронов? Он сдал его там, на поле боя, с рук на руки санитару, когда командир все еще был без сознания.
Старшина высунулся из квадратного люка моторного отсека и посмотрел на небо. Оно было в редких и почти неподвижных облаках, между которыми безмятежно поблескивали звезды. Он давно не видел такого спокойного неба над собой, где ни ракет, ни очередей трассирующих пуль, ни огня, ни дыма. Ухов на бронекатере был самым старшим по возрасту, ему перевалило за тридцать. Он был крепким в плечах, острый глазом, лучше других знал катер и море. Лейтенант Воронов ценил старшину мотористов и, когда они оставались вдвоем, называл его просто Фомич, так как тот был на пять лет старше своего командира. Салажата-первогодки меж собой звали Ухова «батей».
Мысли старшины оборвала где-то впереди ухнувшая батарея. И он мгновенно был у моторов. В отсеке поминутно звонил телеграф. Старшина то стопорил машину, то давал полный вперед, то малый назад.
Когда он опять высунулся из люка, чтобы дохнуть воздухом, было уже светло. В Днепровский лиман флотилия не пробилась. Очаков был взят врагом. Узкий проход в лиман перекрыт интенсивным артиллерийским и пулеметным огнем противника. Суда Дунайской флотилии, отбиваясь, отошли в сторону Тендровской косы.
Тогда еще Ухов не знал, что южнее основного Тендровского маяка, на затонувшем эскадренном эсминце «Фрунзе» покоился уже его брат Федор. Он об этом узнает только после войны...
Старшина Ухов в одной тельняшке сидел прямо на палубе и хлебал из миски кашу, когда над Тендрой появился самолет противника. На судах сыграли тревогу, ударили зенитки и спаренные пулеметы. Но самолет, обсыпав косу и залив листовками, ушел в сторону Очакова.
— Агитирует, сволочь! — проворчал Ухов и принялся доедать кашу, зло стуча ложкой по эмалированной миске. Этой немецкой агитации он насмотрелся еще на Дунае и в Одессе.
Перед заходом солнца сигнальщик принял по метелоту приказ от главного командования — выдвинуться катером в сторону Кинбурнской косы и совместно с монитором «Ударный» вести наблюдение на воде и на берегу.
Колонна немецких войск появилась на рассвете следующего дня. Она двигалась по дороге в сторону Тендровской косы.
Монитор и бронекатер ударили по колонне разом из всех орудий и пулеметов. Колонна рассыпалась, солдаты заметались по степи и начали поспешно отходить назад, оставляя убитых и раненых.
Потом над заливом и косой нависла тишина. Тишина перед бурей. Это все понимали. Корабли рассредоточились по заливу и заглушили моторы. Но моряки не спускали глаз с неба и берегов.
Первые бомбардировщики врага появились над Тендрой в полдень. Их ждали, но не в таком количестве. Видимо, немецкое командование решило покончить с флотилией одним ударом.
Бомбы посыпались на корабли, словно град, залив кипел, бурлил, дыбился столбами воды от взрывов. С катеров, мониторов, минных заградителей и транспортов били по самолетам из пулеметов. Ухов ни на минутку не покидал моторов, зная, что от их четкой работы зависит сейчас жизнь и боеспособность катера. Моторы ревели на полную мощь, рывками бросая катер из стороны в сторону, уводя его из-под бомб противника.
В сумерках бронекатер Ухова подошел к маленькой пристани рыбацкого поселка на Тендровской косе и высадил на берег уцелевших и подобранных в заливе моряков с затонувшего от прямого попадания бомбы монитора «Ударный». С лицом, почерневшим от копоти, мазута и усталости, Ухов поднялся из машинного на палубу. Первое, что он увидел, — на весте от причала, на водоплеске косы дымился с развороченным бомбой боком и изуродованной надстройкой, посаженный на мель теплоход «Молдавия». На косе было полно моряков. В поселке разместился штаб, наскоро оборудовали госпиталь. По всей косе копали укрытия, устанавливали пулеметы. Глядя на все это, старшина понял, что уходить с Тендры они скоро не собираются.
На следующий день над Тендрой снова появились самолеты. И почти одновременно с ними на берегу показалась пехота противника.
— Полундра, братва! — высунувшись из командирской рубки, кричал в мегафон заменивший Воронова мичман. — Дадим сволочам русской прикурки! Огонь...
Погиб сигнальщик. Тяжело ранен радист. Все меньше людей оставалось у пушек и пулеметов. Ухов еще ничего этого не знал, задраившись в моторном отсеке. Он как бы очнулся от ударившей струи воздуха и чьего-то хриплого голоса в приоткрытый люк: