Антициклон
Шрифт:
«Нет, пожалуй, стармеха интересует не сухогруз, — усомнился Погожев. — Сухогруз давно правее сейнера, а Фомич по-прежнему смотрит вперед». Погожев тоже посмотрел вперед и увидел далеко на горизонте приоткрывшуюся башню Тендровского маяка. Самой косы еще не было видно, и отсюда казалось, что башня маяка висела в воздухе над огненным морем.
И снова взгляд Погожева задержался на стармехе. Его насторожили обреченная сгорбленность и неестественно опущенные плечи стармеха. Когда Фомич повернул лицо вправо, Погожев увидел, как оно побледнело, явственно обозначилась старческая одутловатость щек, которой он раньше не замечал. С Фомичем, определенно, что-то творилось неладное. «Не заболел ли?» — встревожился Погожев.
Он уже сделал шаг в сторону стармеха, как тот вдруг, точно очнувшись, вздрогнул, повел плечами, и судорога пробежала по его губам. Медленно, с опущенной головой и невидящим взглядом он спустился с бака. На напряженном лбу обозначились глубокие морщины. Землисто-бледное лицо стармеха подергивалось, словно от тика.
— Фомич, тебе нездоровится? — спросил Погожев.
Ухов вскинул на него отрешенно-непонимающий взгляд и тут же отвел глаза в сторону.
— Да нет... все в порядке...
И уже обычным своим мягким, чуть задумчивым взглядом еще раз окинул морскую даль, повел воспрянувшими плечами и зашагал в машинное отделение.
Тем временем, полосатая башня Тендровского маяка заметно выросла и уже не висела в воздухе, а возвышалась над низменным берегом косы.
Тендровский залив расположен между Кинбурнской косой, полуостровом Егорлыцкий Кут и узкой, надежно прикрывающей его с юга и с запада Тендрой. На карте Тендровская коса похожа на трость с загнутой ручкой в сторону севера. К юго-востоку от оконечности этой «ручки» выступает коса Белые Кучугуры. В Тендровский залив редко когда врываются ветры. Разве только северо-западные. Да и те не разводят в нем большого волнения. Это настоящий рай для стоянок. В западной части залива лежат большие глубины. Ближе к материку, где по водной глади, словно блинцы на гигантской сковородке, разбросаны островки — тянется мелководье.
Вода в заливе темно-зеленая на цвет и почти неподвижная. Воздух раскален палящим зноем, до предела насыщен йодистым запахом прелых водорослей. Языки пламени вспыхивали на водной глади то тут, то там, слепя глаза. И только под самым бортом сейнера вода была темно-зеленого цвета и позволяла смотреть на себя полностью раскрытыми глазами.
Эти места когда-то были настоящим рыбьим царством. Свободно текущий Днепр нес сюда не только изобилие пресной воды, но и речной планктон — корм для молоди. Сейчас все это оседало в водохранилищах реки. Уровень воды в низовьях Днепра резко упал. И не пресная вода идет в залив, а морская из залива поднимается вверх по реке...
Сейнер Платона Малыгина был виден издалека. Рядом с ним встал Торбущенко. Грохот якорной цепи торбущенского сейнера слышен на весь залив. Вдали за сейнерами, чуть различимые над водами залива, проглядывались Смоляные острова: низменные и песчаные, с кустиками пожухлых трав и кустарников, как и сама коса. Если посмотреть в бинокль со спардека, то в северной части восточного берега Тендровской косы можно увидеть небольшую пристань и домики маленького рыбацкого поселка.
— Будем становиться лагом с Малыгиным! — прокричал с мостика Осеев, и сейнер сбавил ход.
Чуть ли не на милю вокруг малыгинского сейнера стоял запах вареных креветок и жареных глосиков. Плоские, как ладони, глосики и головастые бычки гирляндами развешаны на вантах и на поручнях спардека.
— Живут же люди! — шумно втягивая в себя носом воздух, с притворной завистью вздыхал Витюня.
Платон Васильевич на палубе с полной горстью вареных креветок, лузгал их, как семечки, сплевывая скорлупу за борт.
Тендровской креветке, конечно, далеко до королевской красной креветки Мексиканского залива. С этим никто спорить не будет. Может, потому и зовут ее в народе не креветкой, а рачком. И продают на базаре стаканами, как семечки. Но все равно она вкусная. Даже вкуснее королевской. Так как сразу после вылова попадает в кастрюлю с кипятком, а не кочует с одного конца света в другой и месяцами не вылеживается по морозильникам.
Малыгин наблюдал, как осеевцы, отдав якорь, подваливали к борту его сейнера. Но ни во что не вмешивался. Приемом и креплением швартовых командовал помощник капитана — его сын, Николай Платонович.
Малыгин-младший был смуглолицым, подвижным и толковым рыбаком. Ему было под тридцать. И если бы не отец, Николай давно ходил бы уже в кэпбригах. Но Платон Васильевич уговорил правление не забирать от него сына до пенсии. Хотя мало кто верил в колхозе, что Малыгин не сегодня-завтра уйдет на покой. И, пожалуй, меньше всех верил этому сам Платон Васильевич. Дело тут не столько в здоровье Малыгина, сколько в его привязанности к морю и той громкой славе фартового кэпбрига, что сопутствовала ему многие годы.
— Привет Малыгиным! — вскинув руку над головой, поздоровался Осеев. — Может, дать рыбалинчику, чтоб лучше глосик брался?
— Для себя приберегите, одесские гуляки! — отозвался Малыгин-младший. — Хотя бы кислячком угостили.
— Пьянству — бой, Коля! Неужели тебе не знаком такой лозунг? — ответил Осеев, спустившись со спардека.
— А как же — знаком, Витя... Вся-то наша жизнь есть борьба, — в тон Осееву ответил Николай.
У Осеева с Николаем Малыгиным давно вошло в привычку при встрече обмениваться подобными легкими колкостями и подначками. Это им обоим доставляло удовольствие.
Вскоре рядом с осеевским становится сейнер Сербина. Из пяти бригад рыбколхоза «Дружба» в Одессе осталась одна гусаровская, чтобы дождаться приезда инженера Селенина и забрать его с собой в Тендру.
Как-то само собой получилось, что все кэпбриги собрались на сейнере Малыгина.
— Вас что, запах жареной рыбы притянул? — говорил Платон Васильевич. — Угостить глосиком? Тоже мне, рыбаки, наверно, и вкус рыбы позабыли...
На одутловатом лице Малыгина поигрывала снисходительная улыбка. Внушительное брюшко Платона Васильевича, вместе со светло-голубой шелковой майкой, переваливалось через крепко затянутый брючный ремень и колыхалось в такт движениям кэпбрига.
— Нашел чем хвастать, — буркнул Торбущенко. — Если бы скумбрией угостил...
— Не слушай его, Васильич, — перебил Костю Осеев, — и за глосика спасибо скажем. Правда? Давай, Погожев, двигайся поближе к «рабочему месту», а то эти оглоеды налетят, ни одного глосика не достанется.
— Всех накормлю. И партийного секретаря тоже, — бросил Малыгин с неприкрытой иронией. Погожев промолчал. Ему давно было известно, что Малыгин чуть ли не в глаза называл в колхозе тунеядцами всех тех, кто самолично не тянул сетку. Но ничего не поделаешь — передовой кэпбриг, за него горой высокое начальство.