Антициклон
Шрифт:
— Как «где» — перед телевизором, — отозвался снизу Виктор. — Телевизор захватил всех, от мала до велика. Моя теща не пропускает ни одной передачи. Даже физзарядку для детей смотрит. Всех своих подружек растеряла, с которыми раньше до полуночи судачила на крылечке... Что скрывать, я и сам зачастую ужинаю перед экраном. Красота! Сижу себе, похрустываю малосольными огурчиками, а передо мной Уланова танцует. Или Людмила Зыкина поет.
Некоторое время они молчали, каждый уйдя в свои мысли. Потом Погожев спросил:
— Ты что, против телевидения?
— Как я могу быть против, если для меня даже ужин не ужин без телевизора, — ответил Виктор. — Лучше давай спать, завтра с утра двинем в Тендру. Хоть душу отведем на креветках. Ты ведь их тоже любишь...
Погожев слышал, как Виктор повернулся на другой бок, сладко зевнул и вскоре начал похрапывать.
По надстройке сейнера шуршал дождик. Где-то рядом раздавались голоса людей и надсадное рычание подъемников. Отрывисто вскрикивали теплоходы.
Погожеву не спалось. Он лежал, уперев широко открытые глаза в потолок каюты, и мысленно продолжал разговор, начатый с кэпбригом. «Возможно, я не подхожу для клубной работы, не спорю», — соглашался он, стараясь разобраться во всей кутерьме одолевавших его вопросов. Ему вспомнилось, как еще до войны, мальчишкой, он любил бывать в клубе моряков, какие там устраивались вечера, какие шли кинофильмы и как было тесно от набившихся людей в фойе и зале. Он был тогда мал и его не всегда пускали в клуб. Но когда он туда попадал, чувствовал себя на десятом небе от счастья. Сейчас даже ему самому не верилось, что так было в действительности. Сейчас удивить людей нелегко: полет в космос, высадка на Луну, спуск в океанские бездны воспринимаются в порядке вещей.
За последние четверть века техника шагнула далеко вперед. А что нового появилось в клубной работе? Что? Погожев порылся в памяти и ничего особого так и не нашел.
«Возможно, со временем клубы вообще изживут себя, — подумал Погожев. — Оно к тому и идет, с появлением телевидения. Теперь у каждого на дому свой клуб». Погожев не знал, жалеть ему об этом или радоваться — должность-то его тогда накроется.
«Тьфу, какая чертовщина лезет в голову», — Погожев мысленно обругал себя и заворочался в постели.
Он еще некоторое время лежал на койке, теперь уже думая о путине, думал о телефонном разговоре с председателем и об инженере по лову Селенине, который не сегодня-завтра заявится им на помощь. Осеев прав, в чем он им поможет, если скумбрии нет?
«Если бы не туман, можно было бы сразу от Змеиного пройти вдоль берегов Болгарии», — подумал он. И тут же поймал себя на мысли, что его тянет туда не только скумбрия, но и желание взглянуть на те места, где он когда-то чуть-чуть не сложил свою голову.
В иллюминаторе забрезжила мутноватая предрассветная серость. Дождь перестал.
Когда на сейнере Торбушенко зарокотал главный двигатель, Погожев не выдержал и сел, свесив с койки голые ноги.
— Проснулся? — спросил снизу Виктор. — Тогда вставай, будем сниматься и двигать в Тендру. Слышишь, Костя уже отходит.
Палуба встретила их бодрящей рассветной свежестью. Повсюду были видны следы ночного дождя. На небе редкие кучевые облачка. Мир только пробуждался. Первая чайка лениво махала крыльями, высматривая добычу в мутных водах бухты. На пирсе стайка грязных растрепанных воробьишек терзала кем-то оброненный и размокший под дождем кусок хлеба.
— Как спалось, Фомич? — приветствовал появившегося на палубе стармеха Осеев. — Давай заводи, старина, машину, сейчас затопим курсом на Тендру.
На голом теле кэпбрига надета давно потерявшая свой первоначальный цвет, легкая хлопчатобумажная куртка. Борта куртки распахнуты. Густая курчавая растительность на груди Виктора отливала маслянистой синевой.
Заработала машина сейнера. Ни чайка, ни увлеченные хлебной коркой воробьи на шум дизеля не обратили внимания. Впрочем, чайка уже не одна. Их было несколько, то и дело бросающихся к воде и вновь взмывающих вверх с поживой в клюве.
— Отдава-ай концы! — скомандовал с мостика кэпбриг.
Вахтенный выскочил на пирс, сбросил с кнехта швартовы, и, уже вдвоем с Погожевым, они дружным рывком втянули сходни на корму сейнера. Сейнер медленно отошел от причала. Следом за ним из скопища рыболовецких судов выбирался сейнер Сергея Сербина. Высокий, стройный, хорошо сложенный и с неизменной трубкой во рту, кэпбриг Сербин заметно выделялся на ходовом мостике.
Погожев махнул ему рукой: мол, давай догоняй — и увидел, как расплылось в улыбке лицо Сергея.
Хороший человек и рыбак толковый этот Сережа Сербин. Только вот характером не вышел. Насколько честолюбивые, колючие, как ржавые гвозди, а иногда излишне вспыльчивые остальные кэпбриги, настолько покладистым и спокойным был Сербин. Из-за своего чересчур сговорчивого характера он семь лет ходил в помощниках капитана. Все не решались поставить кэпбригом. Только в прошлом году рискнули назначить на эту должность. Настоял Осеев. Кое-кто из членов правления подначивали Виктора:
— Выдвигаешь себе в соперники кэпбрига послабее характером. Чтоб легче было обскакать в соревновании.
Дело в том, что до Сербина, как и сейчас, осеевцы соревновались с этой бригадой. Но тогда командовал ею старый и опытный рыбак дядя Леша, которого давно пора было отпустить на покой.
Осеев слушал подначки товарищей и в тон им поддакивал:
— А как же. Если хитрить, так уж хитрить... А в общем-то, зря Серегу обижаете. Вы не хуже меня знаете, какой он до сейнера и рыбы. А характер мы ему поставим. Возьмем на буксир.
Но «взял на буксир» Серегу Сербина не Осеев, а Костя Торбущенко. И привел в Одессу.