Антициклон
Шрифт:
— Старшина, мичман убит!
— Становись вместо меня! — приказав мотористу, старшина одним махом вылетел на палубу.
Командирская рубка была изрешечена пулями и осколками бомб. Мичман полусидел в уголке рубки, уронив голову на грудь, словно сморенный сном.
Ухов встал у командирского штурвала. Он оставался на катере старшим по званию.
Немецкие самолеты заход за заходом прошивали пулями и снарядами вдоль и поперек косу и залив, ловя на мушку мечущиеся из стороны в сторону и яростно отбивающиеся корабли флотилии...
Неизвестно каким чудом, с пробитой кормой, сплошь изрешеченным и наполовину затопленным, на одном моторе, старшина Ухов дотянул свой катер до Тендровской косы. Из двенадцати человек команды в строю осталось четверо.
С катера сняли пулеметы, перенесли на косу боеприпасы и продовольствие.
В следующую ночь, когда старшина Ухов со своей четверкой матросов находился в дозоре вблизи бездействующего маяка, пришел проверяющий посты политрук.
— Долго мы еще будем торчать на этой косе? — спросил кто-то из матросов.
— Продержаться нам тут надо, ребята, хотя бы еще недельку. Позарез надо... — сказал политрук.
— Что, Одесса? — насторожился Ухов.
Но политрук ничего не ответил Ухову. Он достал из кармана пачку «Беломора» и в нарушение устава протянул морякам.
— Только осторожно, в рукав курите...
Через неделю, уже на крымской земле, Ухов узнал, что догадки его оправдались: в те дни, когда они, зацепившись за узкую полоску земли в устье Днепра, оттягивали на себя силы и внимание противника, скрытно шла эвакуация Одесского оборонительного района...
Все это всплыло в памяти Фомича, когда он вновь увидел Тендру. Для несведущего глаза здесь уже ничего не напоминало о войне: коса как коса, каких тут десятки. Но глаз стармеха отыскал средь зарослей бурьяна и молодой полыни чуть заметное углубление. «Вот и все, что осталось от того окопа, где лежали в ту ночь», — подумал он и постарался вспомнить лицо политрука, но так и не смог.
Взгляд Фомича заскользил по глади моря, пока не наткнулся на чуть заметные с косы предупредительные буи. Место гибели эсминца «Фрунзе», могила его брата Федора.
Корабль лежал на небольшой глубине, и, видимо, на нем побывают спортсмены-аквалангисты и многое поднимут и сохранят для живых, как священные реликвии. Многое, но только не людей. Все, что когда-то было человеком, давно стало морской водой, прозрачной и горьковатой...
— Э-э-ге-ге-геей! — донеслось до Фомича со стороны залива. Вначале он увидел приближающийся к косе баркас, а затем уже стоящего на берегу Погожева.
— Фоми-и-ич! — кричал с баркаса помощник капитана и махал ему рукой. Кацев стоял на носу баркаса во весь рост, словно сказочный богатырь, и издалека Фомичу казалось, что не баркас, а Сеня бежит по заливу, волоча баркас за собой. На корме у руля в своей неизменной «капелюхе» без полей, сгорбившись, сидел Зотыч. На фоне могучей фигуры Кацева он казался полузасохшим грибом опенком.
Баркас скользил уже по инерции — мотор был выключен. Перед самым берегом Кацев ловко спрыгнул в воду и, придерживая баркас за нос, подвел его к берегу.
— Прошу, джэнтэльмэны! Яхта подана.
Фомич не спеша подвернул до колен штаны и, сняв босоножки, перебрался в баркас. Потом Погожев с Кацевым, столкнув баркас с мелководья, перемахнули в него через борта.
Посередине баркаса стояла корзина с креветками. Поверх корзины наброшен неводок, весь в тине и водорослях. Живые креветки, словно слюдяные, бесцветные, не очень-то привлекательные на вид. Но стоит им побывать в кипятке, набраться краски, и отношение к ним сразу меняется.
Возвращались на сейнер на веслах. Погожев с Кацевым гребли стоя, размеренно опуская весла в зеленоватую воду и раскачиваясь в такт гребле. Стармех стоял в носу баркаса, босой, с подвернутыми штанинами, и смотрел, как удалялась от них коса, с ее песчаными пляжиками, пучками еще не успевшей пожелкнуть травы и низкорослым кустарником.
На сейнере их встретил кэпбриг словами:
— Вы только послушайте, что делается в эфире! Словно с ума посходили. На каком-то дурацком нервном накале.
— Финансы, дорогой мой кэпбриг, полновесная монета. Ты лучше меня знаешь, — сказал Погожев.
— Это точно, — согласился Виктор. И, помолчав, сообщил: — Селенин уже в Одессе. Я по рации с «Гусаром» связывался. К обеду пригребут в Тендру. Просили побольше рачков заготовить...
Ох, эти рачки, словно семечки — не оторвешься. Кажется, уже сыт по горло, а минут через десять рука так сама и тянется к кастрюле с креветками. Уже на языке мозоли и губы пошерхли, вот-вот потрескаются, как у Витюни, а тебе все мало.
Откуда-то донесся отдаленный гул самолета. Первым уловил его Фомич. Он даже вздрогнул, услыхав его, — сказывались обостренные воспоминанием нервы стармеха. Потом все вместе, запрокинув головы, они искали его глазами и нашли по ту сторону косы. Самолет летел вдоль Тендры низко над морем в сторону крымских берегов.
— Азчеррыбпромразведка. Наводчик, — сказал Виктор о самолете. — Только не на что наводить... Болгарские рыбаки тоже мечутся по морю.
— Все же не теряешь надежды побывать у берегов Болгарии? — спросил Погожев.
Кэпбриг пожал плечами.
— Будем смотреть по обстановке. — И, бросив хитроватый взгляд своих цыганских глаз в сторону Погожева, признался: — Пока ты пляжился на косе, я перекинулся парой слов с Николой Янчевым. Приглашает.
— Так в чем же дело?
— В сущем пустячке, в рыбе. Ее и там нет, — ответил Осеев.
Погожев почувствовал, как снова, уже знакомо ему, защемило на сердце, то ли от какой-то неясной грусти, то ли от тоски по тем почти неизвестным ему берегам. «Откуда это взялось? — удивлялся он. — Ведь раньше-то ничего этого не было. По крайней мере, так навязчиво. Разбередила путина? Добавила стармеховская Тендра?» Погожев крякнул, потоптался босыми ногами по теплой палубе, как бы разминаясь, и попросил у Осеева сигарету.