Антициклон
Шрифт:
Они подналегли на мускулы, и положение восстановилось.
Белый пунктир поплавков медленно сужался. Вдоль поплавков патрулировал баркас. Шлюпочные зорко следили, чтобы рыба «не давила на верха», не топила поплавки. Там, где это происходило, вязали по несколько поплавков вместе. А под конец и вообще выбрали оставшиеся поплавки вместе с верхами невода к себе на баркас.
— Пошабашили! Пора киталить! — крикнул Осеев.
Под бортом сейнера серебряным шаром вздулась дель с рыбой. Застопорена выборочная лебедка. Рыбаки с неводной площадки вновь устремились к борту сейнера.
Китало — большой сетной ковш, закрепленный на шесте. Зотыч с Кацевым завели ковш в самую гущу скумбрии. Осеев скомандовал «вира помалу!», и ковш, полный рыбы, с помощью стрелы и лебедки повис над бортом. Витюня привычным движением руки легко сбил запор заслонки, и скумбрия из сетного ковша серебряным водопадом обрушилась на палубу. Рыбаки поспешно отгребали ее к другому борту сейнера. А китало вновь опускалось за борт, за второй порцией скумбрии.
«Застолбленного» Погожевым ската выловили шлюпочные. Уже все знали, что он погожевский — Витюня постарался. Морской кот лежал большим темно-коричневым блином в носу баркаса, насторожив свой хвостокол и тяжело дыша.
Время от времени рыбаки снова «сушили дель» — поплотней сбивали оставшуюся в сети скумбрию, чтобы побольше можно было зачерпнуть киталом.
Нервное напряжение спало — рыба-то, считай, взята — и на судне было оживление. Каждая новая порция рыбы встречалась веселыми возгласами. Витюня, словно циркач, балансируя на планшире фальшборта, — он помогал Зотычу и Кацеву при подъеме китала, — шпарил по памяти выдержки из какого-то рекламного листка о скумбрии:
— Еще в глубокой древности эта рыба вызывала всеобщее восхищение своими вкусовыми качествами! — Голова Витюни как-то неестественно запрокинута, а глаза глубоко закачены, и видны только белки. Декламатор из Витюни никудышный. Но разве в этом дело: когда на палубу сыплется полновесная скумбрия, рыбакам все кажется интересным и значительным. И Витюня продолжал: — Существует множество способов приготовления скумбрии. Если древние карфагеняне умудрялись готовить соус из внутренностей этой рыбы, то в современной Швеции скумбрию готовят в соусе из шампиньонов. В Голландии ее запекают в пергаментных бумажках, а итальянские повара эту благороднейшую рыбу предпочитают отваривать для салатов... Какое из этих восхитительных блюд приготовит нам сегодня наш достопочтеннейший кок Леха, один аллах знает...
Ворох живой трепещущейся рыбы быстро рос. Чтобы скумбрия не растекалась по всей палубе, между ходовой рубкой и обоими бортами сейнера установили запруду из досок и ящиков. По ватервейсам, словно молочные ручейки, струилась мелкая лузга скумбрии, исчезая в шпигатах.
В трюм рыбу не ссыпали. Во-первых, ее было не так уж и много, чтоб не поместилась на палубе. А во-вторых, неизвестно, когда встретятся с приемкой, и рыба в трюме может «загореться» и упасть в цене.
Впрочем, сразу же, как только подобрали невод под борт судна и начали киталить скумбрию, Володя Климов ушел в радиорубку, связываться с приемкой. Там же в радиорубке был и Селенин. Ему поручили разведать по рации, что делается в других районах Черного моря. А главное, у родных берегов. В гостях хорошо, а дома — лучше: и приемки рядом, и танкеры-заправщики, и самолеты авиаразведки.
— Севернее Змеиного несколько судов стоят в замете. Там же — ближайшая к нам приемка, — сообщил Селенин Осееву, вернувшись из радиорубки.
Выгребли киталом остатки улова из-под борта сейнера, уложили на неводной площадке последние метры сети.
Витюня демонстративно отряхнул руки, показывая, что с делом покончено, и сказал:
— А теперь запевай, братцы: есть у рыбки чешуя, а у птички — перья...
Погожев оценивающе окинул взглядом улов — не так уж плохо для первого замета на скумбрию.
Сейнер полным ходом шел в сторону Змеиного. За штурвалом стоял Кацев. Осеев обошел палубу, придирчиво попробовал на прочность наскоро сооруженные переборки — «запруды», окинул взглядом уложенный на площадке невод. Пошла скумбрия — надо быть ко всему готовым.
Аромат тушеной скумбрии из камбуза расплылся по всему сейнеру и сводил рыбаков с ума. И ничего удивительного, уже вечер, а у рыбаков с утра не было во рту ни маковой росинки. Пока выбирали невод, о еде никто не думал. Зато потом голод давал себя чувствовать. Рыбаки чуть ли не брали камбуз штурмом, подгоняя Леху. А тот лишь улыбался, на виду у всей бригады, исходящей слюнками, снимал пробу.
Леха пренебрег блюдами древних карфагенян и современных шведов и «заделал» из скумбрии самую обыкновенную рыбацкую шкару. И не встретил возражений. Рыбацкая шкара для рыбака — первое блюдо. Да еще из свежайшей, только что выловленной рыбы. Пусть то будет скумбрия, ставрида, луфарь или морская разбойница пеламида — все равно, только от одного запаха шкары у рыбака кружится голова.
Леха вынес шкару из камбуза прямо на противне и торжественно поставил на артельный стол. И рыбаки тут же набросились на нее, горячую, душистую, и уничтожали с такой быстротой, будто это был их злейший враг, а не долгожданная рыба. Когда чувство голода было утолено — развязались языки. Тем более что радио принесло весть о том, что штабом путины выделены три премии для передовых бригад.
Весть эта воспринялась по-разному.
Зотыч на это сообщение никак не реагировал. Его давно не интересовали ни деньги, ни честолюбие. Все это прошло с возрастом. Осталось одно чувство работы. Чувство общения с морем и с рыбой. Чувство, которое и есть сам Зотыч. И теперь уже их ничто не разъединит, до самой смерти.
Селенин щурил глаза и, удовлетворенно поглаживая голый живот, делал прогнозы, кто может «отхватить» премии в этом году. Но прогнозы инженера были зыбкими. Он и сам это чувствовал, потому что по первым заметам судить рискованно. Нередко отстающая бригада вдруг делала два-три отличных замета и вырывалась в передовые.
Витюня с Климовым разошлись во мнениях, что нужнее на сейнере — цветной телевизор или холодильник, обещанные штабом путины за первые два места.
Витюня был склонен к холодильнику.
— Брашпиль ты неотесанный, надо быть практичным! Что толку в твоем цветном телеке? Хоть он и первая премия. А холодильник — вещь! Так ведь, Леха? — доказывал поммех.
— Что вы делите нэубитого медведя! — сердито оборвал их Кацев. Он только что спустился со спардека, был голоден и ему не до философствования.
— А ты жуй, Сеня. Шкара из скумбрии самое лучшее лекарство при расстройстве нервной системы, — примирительно говорил Витюня, похлопывая Кацева по широкой спине.
«Да-а, неплохо бы, если кто-нибудь из нашенских охватил бы премию. Пусть даже третью, — подумал Погожев. И тут же мысленно передразнил себя: — «Пусть». Снизошел. Дал согласие. А попробуй-ка добраться до этого третьего места! Уж очень много соперников. Да еще каких!»
Погожев прикинул в уме: кто из бригадиров рыбколхоза «Дружба» выходил в передовые на путинах. Силился понять, в чем причина их успеха? Платон Малыгин Погожеву был ясен. По крайней мере, ему так казалось. На успех Малыгина «работали» его многолетний опыт, расчетливость, «куркульская» хитрость и болезненное самолюбие. Последние два качества старого рыбака Погожеву были не по нутру. Но, как говорится, победителей не судят. А именно он, Платон Малыгин, из всех бригад рыбколхоза дважды выходил в передовые. И оба раза на осенней хамсовой путине. На тюлечной два года назад в передовые вышла бригада Осеева.