Антикварий
Шрифт:
— С этими обстоятельствами тебе следует ознакомиться и освоиться, мой дорогой Гектор. Ибо среди превратностей нынешней войны, потрясающей всю Европу, нельзя знать, куда тебя призовут служить. Если это будет, например, Норвегия, или Дания, или иная часть древней Скании, или, как мы ее называем, Скандинавии, тебе очень полезно будет знать назубок историю и традиции этой древней страны, этой officina gentium note 147 , матери современной Европы, колыбели тех героев, которые
Note147
Кузницы народов (лат.).
Как чудесно, например, по окончании утомительного перехода оказаться вблизи рунического памятника и обнаружить, что ты разбил свою палатку рядом с могилой героя!
— Боюсь, сэр, что для пользы нашей походной кухни лучше было бы оказаться вблизи хорошего птичника.
— Печально, что ты так говоришь! И неудивительно, что канули в вечность дни Кресси и Азенкура, если уважение к древней доблести умерло в груди британского воинства.
— Ни в коем случае, сэр, это совсем не так! И все же я думаю, что Эдуард и Генрих, как и все прочие герои, сперва обеспечивали себе обед, а потом уже осматривали памятники старины. Уверяю вас, мы вовсе не равнодушны к славе предков. По вечерам я часто просил старого Рори Мак-Элпина спеть нам песни из Оссиана о битвах Фингала с Ламон-Муром и Магнуса с духом Мюрартаха.
— Неужели ты веришь, — взволновался антикварий, — неужели ты, простак, безоговорочно веришь, что эта стряпня Макферсона — действительно древняя поэзия?
— Верю ли я, сэр? Как же я могу не верить, если с детства слышал эти песни?
— Но это не был макферсоновский, английский Оссиан! Надеюсь, ты не станешь утверждать такой вздор? — произнес антикварий, гневно хмуря лоб.
Однако Гектор стойко выдержал натиск бури. Как многие истые кельты, он полагал, что честь его отечества и родного языка неразрывно связана с подлинностью этих широко распространенных песен. Он готов был бы драться до изнеможения, готов был бы отдать все, и даже жизнь, за каждую их строчку. Поэтому он бесстрашно утверждал, что Рори Мак-Элпин знал наизусть «всю книгу от корки до корки». И только после ряда перекрестных вопросов он пояснил столь категорическое заявление, добавив:
— Во всяком случае, при достаточном запасе виски он готов был петь когда и сколько угодно, пока его слушали.
— Так, так, — заметил антикварий. — Тогда, вероятно, это длилось не так уж долго.
— Конечно, сэр, мы должны были выполнять служебные обязанности и не могли сидеть и всю ночь слушать волынщика.
— Но ты теперь помнишь, — заговорил Олдбок, стиснув зубы и цедя слова, как всегда, когда ему противоречили, — ты теперь помнишь что-нибудь из тех стихов, которые находил такими звучными и интересными? Ты ведь, несомненно, отличный судья в таких вещах!
— Я не выдаю себя за большого знатока, дядя! Но вам не следует сердиться на меня за то, что я больше увлекаюсь преданиями моей родины, чем подвигами Гарольдов, Гарфагеров и Гаконов, которые так любы вам.
— Да ведь они, сэр, эти могучие, непобедимые германцы, и были твоими предками. А эти голоштанные кельты, которых они покорили и только терпели, как трусливое племя, ютящееся в расселинах скал, были их mancipia note 148 и илотами!
Теперь и Гектор побагровел от гнева.
Note148
Рабами (лат.).
— Сэр. — промолвил он, — я не знаю, кто такие mancipia и илоты, но уверен, что эти наименования совершенно неприложимы к шотландским горцам. Только брат моей матери может безнаказанно так выражаться в моем присутствии. И прошу вас заметить, что я не считаю ни дружественным, ни красивым, ни любезным, ни благородным говорить подобное вашему гостю и родственнику. Мои предки, мистер Олдбок…
— … были великие и доблестные вожди. Я в этом не сомневаюсь, Гектор! И, право, я не думал, что наношу тебе столь тяжкую обиду, касаясь такой далекой старины и предмета, который я всегда рассматриваю спокойно, вдумчиво и беспристрастно. Но ты так же горяч и нетерпелив, как Гектор и Ахилл вместе взятые, да еще с Агамемноном в придачу.
— Я сожалею, дядя, что погорячился, особенно с вами, который так заботлив и добр ко мне. Но мои предки…
— Довольно об этом, мой мальчик! Я не хотел, совсем не хотел их оскорбить.
— Очень рад, сэр. Тем более что род Мак-Интайров…
— Мир праху их всех и каждого в отдельности! — промолвил антикварий. — Но возвратимся к нашей теме. Помнишь ли ты, спрашивал я, что-нибудь из этих стихотворений, которые доставляли тебе такое удовольствие?
«Как досадно, — подумал Мак-Интайр, — что он с таким восторгом готов беседовать обо всем древнем, но только не о моем роде! » Напрягши память, он через некоторое время добавил вслух:
— Да, сэр, мне кажется, я припомнил несколько строк. Но вы ведь не знаете гэльского языка!
— И не слишком огорчусь, если не услышу его и сейчас. Но ты можешь дать мне некоторое представление о смысле этого отрывка на нашем родном диалекте.
— Я окажусь очень слабым переводчиком, — сказал Мак-Интайр, мысленно пробегая оригинал, уснащенный всякими aghe, augh, ough и другими гортанными звуками. Потом он долго откашливался и прочищал горло, словно его перевод застрял там. Наконец, пояснив, что стихотворение представляет собой диалог между поэтом Ойсином, или Оссианом, и святым Патриком — покровителем Ирландии, и что трудно, если не невозможно, передать несравненную прелесть первых двух-трех строк, сообщил, что смысл отрывка таков:
«— Патрик-псалмопевец,Раз ты не хочешь слушать мои повествования,Хотя никогда раньше их не слыхал,Я с сожалением должен сказать тебе,Что ты немногим лучше осла».— Прекрасно! Прекрасно! — воскликнул антикварий. — Но продолжай! Ведь это, в конечном счете, самое восхитительное дурачество. И, по-моему, поэт был совершенно прав. Что же говорит святой?
— Он отвечает так, как от него и можно было ожидать, — сказал Мак-Интайр. — Но послушали бы вы, как это пел Мак-Элпин на языке подлинника! Речи Оссиана он исполнял петым басом, а речи Патрика — тонким тенорком.