Антикварий
Шрифт:
— Несчастный лорд Гленаллен.
— Граф? .. Граф Гленаллен? !
— Тот, кого звали Уильям, лорд Джералдин, — пояснил граф, — и кого смерть матери сделала графом Гленалленом.
— Отвори ставень, — властно и нетерпеливо обратилась старуха к невестке, — скорей отвори ставень, чтобы я могла видеть, настоящий ли это лорд Джералдин, сын моей госпожи, тот, кого я приняла на руки в час его рождения и кто в полном праве проклинать меня за то, что я не задушила его в тот самый час!
Окно, которое держали закрытым, чтобы полумрак подчеркивал торжественность похоронного обряда, было по ее приказанию открыто. Внезапный и сильный свет пронизал дымный и мутный воздух душной хижины. Падая широким потоком на камин, лучи, словно на полотнах Рембрандта, озарили лица несчастного дворянина и старой сивиллы, которая встала и, держась за него одной рукой, пристально всматривалась в него выцветшими голубыми глазами и длинным сморщенным пальцем медленно водила перед его лицом, словно стараясь проследить его черты и примирить то, что она помнила, с тем, что видела теперь. Окончив свой внимательный осмотр, она с глубоким вздохом произнесла:
— Печальная, печальная перемена! .. И чья же это вина? Это записано там, где о том вспомнят, записано на медных досках стальным пером, где записывается все, что совершает грешная плоть… Что же нужно, — спросила она, помолчав, — лорду Джералдину от бедной старухи, которая уже мертва и принадлежит к живым лишь потому, что ее еще не положили в землю?
— Да нет же! — возразил граф Гленаллен. — Во имя неба скажи, почему ты так настоятельно хотела меня видеть и подкрепила просьбу присылкой такого знака, что я — ты это понимала — не посмел бы тебе отказать?
С этими словами он вынул из кошелька перстень, который Эди Охилтри принес ему в Гленаллен-хауз.
Вид этой вещи мгновенно оказал на старуху странное действие. К старческой дрожи прибавилась дрожь страха. Элспет сейчас же начала рыться в карманах с трепетным волнением человека, подозревающего, что он потерял что-то очень важное; потом, словно убедившись в основательности своих опасений, она повернулась к графу и спросила:
— Как он попал к вам? Как вы его добыли? Я думала, что он у меня в сохранности. Что скажет графиня?
— Вы знаете, — сказал граф, — вы должны были слышать, что моя мать умерла.
— Умерла? Вы не обманываете меня? Значит, она рассталась наконец с землями, и титулами, и родословными?
— Со всем, всем, — ответил граф, — как расстаются смертные со всякой суетой!
— Теперь я вспоминаю, — промолвила Элспет, — я уже слыхала об этом. Но с тех пор в нашем доме случилось такое несчастье, а память моя так ослабела… Так вы уверены, что ваша мать ушла из мира сего?
Граф еще раз подтвердил старухе, что ее прежней госпожи не стало.
— Тогда, — сказала Элспет, — тайна больше не будет угнетать мою душу. Пока графиня жила, кто посмел бы разглашать то, что было ей неугодно? Но она ушла, и я признаюсь во всем.
Повернувшись к сыну и невестке, она властным голосом приказала им покинуть дом и оставить лорда Джералдина — так она продолжала его называть — наедине с ней. Но Мэгги Маклбеккит теперь, когда первый приступ горя у нее прошел, вовсе не была склонна покорно выслушивать в своем собственном доме распоряжения свекрови, чья власть бывает особенно тягостна для женщины такого общественного положения, как Мэгги. Ее очень удивила эта властность, которую она считала давно угасшей и забытой.
— Слыханное ли дело, — вполголоса заворчала она, несколько робея в присутствии такой важной особы, как лорд Гленаллен, — слыханное ли дело требовать, чтобы мать, еще не осушив слез, ушла из своего собственного дома, когда только что из дверей вынесли труп ее старшего сына?
Рыбак неприязненным и упрямым тоном поддержал ее.
— Нынешний день не для твоих старых сказок, мать… Милорд — ежели он и впрямь лорд — может прийти в другое время, а коли хочет, пусть говорит, что ему надо. Никому здесь нет охоты слушать его или тебя. Но ни лорду, ни простому человеку в угоду я не уйду из своего дома в тот самый день, когда мой бедный…
Тут его голос сорвался, и он не мог продолжать. При входе лорда Гленаллена он встал и так и стоял все время, а теперь решительно опустился на стул и застыл в угрюмой позе человека, который не отступится от своего слова.
Но старухе серьезность этого часа, казалось, вернула все силы и некогда присущее ей умственное превосходство. Она поднялась и, подойдя к нему, торжественным голосом произнесла:
— Сын мой, если ты не хочешь слушать рассказ о позоре своей матери, если ты не хочешь стать добровольным свидетелем ее вины и если ты хочешь заслужить ее благословение и отвратить ее проклятие, заклинаю тебя, приказываю тебе ради той, кто тебя родила и вскормила, дай мне свободно поговорить с лордом Джералдином о том, чего не должен слышать ни один смертный, кроме него. Повинуйся моим словам, дабы в тот день, когда ты засыплешь прахом земным мою главу — ох, скорей бы этот день настал! — ты мог бы вспомнить об этой минуте и не корить себя за то, что не исполнил последнего земного желания своей матери.
Слова этого торжественного требования пробудили в сердце рыбака привычку к бессознательному послушанию, к которому приучила его мать и которого он никогда не нарушал в те времена, когда она еще владела всеми своими силами. Воспоминание об этом переплелось с наполнявшим его чувством и, бросив взгляд на постель, где еще недавно лежало мертвое тело, старик пробормотал:
— Он не знал, что значит ослушаться меня, соглашался он со мной или нет. Зачем же я буду сердить ее?
Взяв упиравшуюся супругу под руку, он бережно вывел ее из дому и закрыл за собой дверь на щеколду.
Когда несчастные родители ушли, лорд Гленаллен, опасаясь, как бы старуха вновь не впала в бесчувственное состояние, опять начал настаивать, чтобы она рассказала ему то, что хотела.
— Вы успеете услышать это, — ответила она. — Мой ум сейчас достаточно ясен, и едва ли, — да я этого и не думаю, — едва ли я забуду то, что мне надо сказать. Моя жизнь в Крейгбернфуте стоит у меня перед глазами, как наяву, зеленый склон с песчаной кромкой там, где ручей вливался в море, две лодки со сложенными парусами в бухточке, высокий утес за садом дома Гленалленов, нависший над потоком… Увы, я могу забыть, что у меня был муж и я потеряла его, что остался в живых лишь один из наших четырех молодцов-сыновей, что несчастье за несчастьем поглотило наше неправедно нажитое богатство, что только в это утро из дома вынесли тело первенца моего сына, — но я никогда не забуду дней, проведенных в прекрасном Крейгбернфуте!
— Ты была любимицей моей матери, — сказал лорд Гленаллен, стараясь навести ее на главную тему, от которой она уже начала отклоняться.
— Была, была… Вам незачем напоминать мне об этом. Она дала мне воспитание, какого не получают девушки из народа, дала мне знания, каких не было у моих товарок. Но, как древний искуситель, она, научив меня добру, научила и злу.
— Ради бога, Элспет, — произнес измученный граф, — объясни, если можешь, свои ужасные намеки. Я знаю, тебе известна такая страшная тайна, что, стоит высказать ее, и крыша рухнет у нас над головой. Но все равно, говори!