Антикварий
Шрифт:
— Да, вы можете смотреть на меня во все глаза, и хмурить лоб, и сжимать кулаки, но как верно то, что я должна предстать перед тем единственным, кого я боюсь, — о, почему я не боялась его сильнее! — таковы были слова вашей матери. Зачем стала бы я вам лгать? Но я не согласилась запятнать свои руки кровью. Тогда она сказала:
«По законам нашей святой церкви они слишком близкие родственники. Но я не удивлюсь, если оба они в своем непослушании дойдут до того, что станут еретиками».
Это был ее дополнительный довод. А так как дьявол всегда внушает коварные мысли таким, как я, забирающимся выше, чем следует, я, к несчастью, вставила: «Но их можно было бы уверить в таком близком родстве, при котором никакой христианский закон не разрешит их брака».
Тут лорд Гленаллен повторил ее слова, закричав так пронзительно, что, казалось, крыша хижины развалится у них над головами:
— Ах! Значит, Эвелин Невил не была… не была…
— Дочерью, хотите вы сказать, вашего отца? — продолжала Элспет. — Нет! Будет ли это новой пыткой для вас или утешением, узнайте правду, она такая же его дочь, как я.
— Не обманывай меня, женщина! Не заставляй меня проклясть память матери, которую я только что похоронил, за участие в заговоре самом жестоком, самом адском…
— Подумайте, милорд Джералдин, прежде чем проклинать память умершей родительницы, нет ли среди живых человека с кровью Гленалленов в жилах, чьи прегрешения привели к этому ужасному несчастью.
— Ты подразумеваешь моего брата? Но он тоже умер, — возразил граф.
— Нет, — ответила сивилла, — я подразумеваю вас самого, лорд Джералдин. Если вы не нарушили сыновний долг послушания и не женились тайно на Эвелин Невил, когда она гостила в Нокуинноке, наш заговор мог бы на время разлучить вас, но по крайней мере к вашему горю не примешивались бы жестокие угрызения совести. Ваше собственное поведение напитало ядом то оружие, которым мы вас поразили, и оно пронзило вас с тем большей силой, что вы сами ринулись ему навстречу. Если бы ваш брак был оглашен и признан, наш замысел создать непреодолимое препятствие на вашем пути был бы невыполним.
— Боже милостивый! — воскликнул несчастный дворянин. — Словно пелена спала с моих затуманенных глаз! Да, теперь я хорошо понимаю те неясные намеки, которыми пыталась меня утешить моя несчастная мать, ставя под сомнение то страшное дело, хотя ее же козни заставили меня считать, что я в нем повинен.
— Она не могла сказать яснее, — ответила Элспет, — не признавшись сама в обмане, а между тем она скорее дала бы разорвать себя дикими конями, чем открыть то, что содеяла. И будь она еще жива, ради нее молчала бы и я. В роду Гленалленов были твердые сердца и у мужчин и у женщин. Такими были в старые времена все, кого собирал боевой клич «Клохневен». Они стояли плечом к плечу, и ни один не покидал вождя из любви к золоту или выгоде, к добру или злу. Теперь, говорят, времена переменились.
Несчастный граф был слишком погружен в свои собственные смутные и тягостные мысли, чтобы заметить суровые и полные дикой преданности слова, в которых даже при последнем проблеске жизни злосчастная виновница его бедствий упрямо находила источник мрачного утешения.
— О небо! — воскликнул он. — Итак, я неповинен в самом ужасном преступлении, какое может запятнать человека. Хотя оно и было невольным, сознание вины погубило мой покой, разрушило мое здоровье и привело меня к преждевременной могиле. Прими, боже, — с жаром произнес он, устремив взор ввысь, — мое смиренное благодарение! Хоть я и доживу свой век несчастным, все же я умру чистым от такого противоестественного греха. А ты продолжай, если можешь еще что-нибудь сообщить, пока у тебя есть голос, чтобы говорить, а у меня силы — слушать.
— Да, — ответила старуха, — час, когда вы можете слушать, а я — говорить, быстро истекает. Смерть своим перстом уже перекрестила ваш лоб, а мне с каждым днем все больше холодит и сжимает сердце. Не прерывайте же меня возгласами, и стонами, и обвинениями, но выслушайте мой рассказ до конца. А тогда, если вы на самом деле такой лорд Гленаллен, о каких я слыхала в мои дни, велите своим шутам нарвать терновника и остролиста, навалить их до самой кровли и сжечь, сжечь, сжечь старую колдунью Элспет со всем, что могло бы вам напомнить про эту тварь, когда-то ползавшую по земле!
— Продолжай, — сказал граф, — я больше не буду тебя прерывать.
Он говорил сдавленным, но твердым голосом: он не хотел, чтобы раздражительность помешала ему почерпнуть истину из удивительной истории, которую он слушал. Но Элспет изнемогла от такого долгого и непрерывного рассказа. Дальнейшая ее речь была более отрывиста и хотя почти все время достаточно внятна, но уже лишена той удивительной и ясной сжатости, которой отличалась вначале. После нескольких безуспешных попыток Элспет продолжать лорд Гленаллен, увидев, что ее памяти нужно помочь, спросил, какими доказательствами она могла бы подкрепить достоверность повествования, столь отличного от того, что она говорила раньше.
— Доказательства истинного происхождения Эвелин Невил, — ответила она, — были в руках графини, но она имела причины их временно скрывать. Их все же еще можно найти, если только она их не уничтожила, в левом ящике шкафчика черного дерева, стоящего в ее будуаре. Графиня припрятывала эти документы до времени, когда вы снова поедете за границу, а тогда она рассчитывала до вашего возвращения отослать мисс Невил назад, на родину, или же выдать замуж.
— Но разве вы не показывали мне писем отца, в которых, — если только мои чувства не отказались служить мне в тот ужасный миг, — он признавал свою родственную связь с… с несчастной…
— Да, показывали. И при моем свидетельстве как вы могли сомневаться и не верить? Но мы утаили подлинное объяснение этих писем, а оно состояло в том, что ваш отец по некоторым семейным причинам считал нужным временно выдавать молодую леди за свою дочь.
— Но зачем, узнав о нашем союзе, вы упорствовали в этом ужасном обмане?
— Леди Гленаллен, — ответила Элспет, — пустила в ход эту ложь еще до того, как заподозрила, что вы действительно поженились, да и потом ваше признание не убедило ее, так как осталось неясным, был ли действительно совершен брачный обряд. Но вы помните — о, вы не можете не помнить! — что произошло во время этого страшного свидания?
— Женщина, ты теперь отрицаешь то, в чем клялась на Евангелии.
— Клялась и принесла бы, если б это было возможно, еще более священную клятву; я не пожалела бы крови моего тела или блага моей души, чтобы служить дому Гленалленов.
— Чудовище! Это ужасное клятвопреступление, сопровождавшееся еще более ужасными последствиями, ты считаешь услугой дому твоих благодетелей?
— Я служила ей — ведь она была тогда главой рода Гленалленов — так, как она требовала от меня. Она ушла, чтобы держать ответ, и мне надо идти за ней. Все ли я вам сказала?