Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать

Арбитман Роман

Нет, все-таки зря Александр Викторович взялся за перелицовку компактной чеховской повести. Взял бы лучше толстовскую эпопею. Например, из «Войны и мира» можно было бы выкроить себе даже целых два полновесных романа — один для «Букера», другой для «Нацбеста».

Старые карты ада

Александр Иличевский. Орфики: Роман. М.: АСТ

Действие романа начинается в 1991 году. Молодой ученый-физик Петр решает покинуть СССР и заняться наукой в Америке, но, когда билет на самолет уже куплен, герой-рассказчик знакомится с соседями по дачному поселку — старым генералом и его дочерью-красавицей Верой. Вера замужем, однако мужа не любит, зато отца боготворит. Отец тоже обожает дочь, но скоро может покинуть ее навсегда: генерала обвиняют

в крупных хищениях и вот-вот осудят, если семья не заплатит крупную взятку. Влюбившись в Веру, Петр забывает про науку и Америку. Чтобы спасти любимую от сиротства и бесчестья, герой готов на все — даже спуститься в преисподнюю, как мифологический певец Орфей…

Трагическая история Орфея и Эвридики издавна привлекала внимание лучших композиторов (Глюк, Гайдн, Лист, Стравинский, Гласс), художников (Дюрер, Брейгель Старший, Тициан, Тинторетто, Коро) и писателей (Кальдерон, Гёте, Браунинг, Ходасевич, Рильке, Цветаева, Кокто, Ануй, Керуак). Букеровский лауреат Александр Иличевский, который в предыдущем романе «Анархисты» уже успел бодро пересказать на новый лад чеховскую «Дуэль», снова не прочь вписаться в славные ряды классиков — чем он хуже Гайдна или Гёте? Загвоздка лишь одна: для жителя Древней Эллады зияющая бездна Тартара была так же реальна, как и заоблачная вершина Олимпа, а позитивисту Иличевскому, ранее не замеченному в склонностях к фантастике или мистике, надо каким-то образом ухитриться замотивировать факт наличия у нас Инферно, пусть отчасти метафорического. Ад — это все же не цирковой кролик, которого можно вытащить из шляпы легким жестом фокусника.

Отдадим должное мастерству писателя: он выкрутился. Для этого ему, правда, пришлось совершить несколько не вполне изящных манипуляций, добавляя в бочку терпкого меда древнегреческой мифологии пару ложек липкого дегтя нынешнего политического мифотворчества. Изображая новую Россию, которая возникла сразу после путча, автор избегает многоцветной палитры и — вполне солидарно с сегодняшним Агитпропом — использует все оттенки черного. Если не знать источника цитат, Иличевский трудноотличим от А. Пушкова или М. Леонтьева. «Распущенная полунищая отчизна, перешибленная обухом провидения», в романе превращается в «мрачное царство разносортной бесовщины» и становится местом шабаша «хтонических сил», средоточием «вредоносной чужеродности, захватившей человеческое» и огромной воронкой «весело-мрачной круговерти, в которую засосало все народонаселение». В итоге герою не надо специально искать точное место локализации ада: он — везде. Вся Россия начала «лихих» 90-х, от Калининграда до Владивостока, оказывается филиалом преисподней. Здесь нет ничего, кроме рэкетиров, малиновых пиджаков, «стрелок», спирта «Рояль», презервативов, пистолетов и трупов, трупов… Один из персонажей ужасается: «Никогда раньше такого не было. Каннибалы. Маньяки. Половина мужского населения страны в бандитов обратилась». Но это еще полбеды. Дальше — хуже.

Пытаясь найти деньги для Эвридики-Веры, Орфей-Петя узнает, что истинные хозяева жизни в послепере-строечной России — даже не «фарцовщики, барыги и спекулянты», а «вышедшие на свет последователи иллюминатов». Под руководством рафинированного интеллектуала-педераста секретный Орден проводит еженощные кровавые бдения в Пашковом доме, среди инкунабул. Петя, не принятый в Орден, тут может заработать денег одним способом — сыграть, рискуя жизнью, в «русскую рулетку»… Ох, неужели это все еще сюжет романа Иличевского? Больше похоже на микс из Проханова и статей газет типа «Тайной власти» и «Оракула».

Чтение «Орфиков» — трудное занятие; то и дело спотыкаешься о словесные несуразности. «Смотрел на взлетающие или садящиеся самолеты с влечением к будущему» (самолеты с влечением?), «передо мной под березой покачивался тучный седой человек с белыми глазами» (висельник? да нет, живой!), «вниз по ступенькам, на которых налетел на девушку» (на-на-на), «входил в область притяжения, излучаемого Верой» (излучаемое притяжение? неужели главный герой — талантливый физик? судя по метафоре, двоечник), «те, чье души случайно или велением провидения были зачаты могучим переломом» (души, зачатые переломом, — не хуже волн, падающих домкратом у героя Ильфа и Петрова или слов, отлитых в граните, у экс-президента России). И так далее. Рецензенты книг Иличевского называют его «признанным виртуозом стиля» и «прекрасным стилистом», а обычно скупой на похвалы Виктор Топоров однажды употребил словосочетание «блестящий стилист». Что ж, в нынешнем лексиконе первое значение слова «стилист» — «специалист в области создания стиля человека с помощью причёски и макияжа», а самым известным представителем профессии у нас считается парикмахер Сергей Зверев. Если устроить между этими двумя стилистами соревнование, кто победит?

Художник на поле брани

Максим Кантор. Красный свет: Роман. М.: АСТ

Поразительный все-таки человек — художник Максим Кантор! Читая его интервью и статьи, где он обличает то скверну авангардизма, то погрязший в пороках Запад, то российских буржуев с лоснящимися от фуа-гра губами, воображаешь, что этот творец прекрасного ни на вершок не отступает от традиций русских передвижников и при этом, конечно, живет в Урюпинске, еле перебиваясь с хлеба на квас. Однако вдруг узнаешь, что громокипящий обличитель мира чистогана, мягко говоря, не беден, обитает в Лондоне, и если бы вдруг ожил Илья Репин и увидел, какую живопись выставляет в галереях Берлина или Венеции сей отчаянный борец с авангардом, то автор «Бурлаков на Волге» тотчас же умер бы от удивления, бормоча: «Ручки-ножки-огуречик, вот и вышел человечек…»

Впрочем, российским обывателям, которые покупают ручки в канцелярском отделе супермаркета, ножки — в мясном, а огуречики — в овощном, живопись Максима Карловича обычно не по карману. Поэтому-то в наших краях художник выступает как прозаик. Аннотация к его новой книге обещает «живое полотно, в которое вплетены и наши судьбы», но всякий, кто раскроет роман, угодит в сумку обезумевшего кенгуру: повествование так резво прыгает во времени-пространстве, что даже у человека с отличным вестибулярным аппаратом голова пойдет кругом.

Вот только что российская богема XXI века вкушала деликатесы во французском посольстве, и затем — раз! — мы в гуще сражения Великой Отечественной. Опять флешбэк — Тухачевский усмиряет Кронштадт. Снова прыжок — и Гамарник в середине 30-х чавкает холодцом. Он еще не доел, а нас уже занесло в Германию 20-х, где пишется «Майн кампф». Потом безумный кенгуру отпрыгнет в год Версальского договора — чтобы затем, заскочив в наши дни, опять вернуться на поле брани… Автору до того не терпится поделиться мыслями о Тридцатилетней войне, драмах Лессинга, Крестовых походах, Парижской коммуне, Фридрихе Барбароссе и пр., и пр., что герои романа, выпучив от усердия глаза, читают друг другу лекции, пересыпанные именами, цифрами, датами и цитатами. В результате уже первый том (всего их обещано три) можно сравнивать — и по объему, и по числу персонажей — с атласом вымирающих животных или телефонным справочником столицы.

Возможно, размеры «Красного света» могли бы оказаться не столь устрашающими, если бы России не угрожали две беды — либералы и интеллигенты. Эти зловредные насекомые вызывают такой душевный зуд у романиста, что он на протяжении всей книги расчесывает больную тему, поминая врага чуть ли не в каждом абзаце: интеллигенты «всецело на стороне воров», «воры придерживаются либеральных взглядов», «отношения интеллигенции и воров сделались любовными», «интеллигенты привыкли к тому, что их знакомые — воры и убийцы», «интеллигенты сами стали ворами» и так далее. Ельцина автор называет «обкомовским либералом» и сравнивает с Гитлером, зато известное сравнение Сталина с тем же Гитлером для романиста — кощунство и провокация.

Проникая мыслью в суть вещей, он объясняет причину нынешних нападок на генералиссимуса: «Не было ненавистнее строя для воров, чем социализм, и воры разрешили интеллигентам свести счеты со Сталиным». А почему приключенческая литература так популярна в России? Да потому, что «любимый жанр воров — детектив».

От автора, сделавшего упомянутое выше открытие, не ожидаешь, что сам он вступит на тропу воровского жанра. Однако Максим Карлович намерен бить врага в его же логове: именно детективный стержень должен скрепить клочки расползающегося сюжета. Какие обстоятельства могут, по-вашему, связать майора английской разведки, шофера татарской национальности, столетнего нацистского преступника, прогрессивного галериста, скромного прокурорского работника и лидеров российской оппозиции? Да всё просто. Убийца шофера — один из руководителей оппозиции; следователь, преодолевая козни олигархов, ищет виновного; а тем временем английские спецслужбы с помощью друга покойного немецкого фюрера готовят новый «болотный» митинг в Москве, рассчитывая на скорую победу либералов…