Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
Я иду в костюмерную, ставлю за платяной шкаф табурет, сажусь на него, прислоняюсь спиной к стене, закидываю ногу на ногу, снова раскрываю газету и наконец нахожу главное. В самом низу справа стоит моя фамилия. И тут ко мне подбегает Евстратов, ведущий концертной программы:
— Нашел время газеты читать! Сейчас твой номер.
Пою я на этом концерте с таким подъемом, что завожу весь зал, и зрители меня долго не отпускают.
После концерта танцы. Я вхожу в зал и приостанавливаюсь в дверях, чтобы оглядеться. Да, зал из тех, куда ходят офицерские жены и деревенские девчата, чтобы показывать свои наряды.
Танцы
Глуховатым, шелестящим звуком гортанно вступает труба и зовет бог знает куда, умирают и возрождаются саксофоны, ударник частит так, что сердце выпрыгивает.
В светлом костюме, черной рубашке и бирюзовом галстуке на авансцену выходит капитан Капустин. Комбат убивает меня своей манерой исполнения. Что он творит?! Я поражаюсь! Его хриплый лесной надорвано-прекрасный, жаждущий то ли любви, то ли крови голос с ходу берет власть над всеми присутствующими. Он, как волшебник, превращает людей в комки невероятной энергии, которая могла бы поднять в космос любую самую могучую ракету.
В толчее танцующих несколько раз мелькает удивленное и как бы светящееся лицо Ирины, то возникая, то исчезая в бешеном потоке. А потом библиотекарь оказывается со мной рядом и говорит:
— Ну, что Ген… Давай, а?
Я молча киваю. Давай так давай. Делов-то. В кирзовых сапогах танцевать далеко не фонтан, и я изображаю этакого парня с рабочей окраины. Я иду сзади нее вразвалочку, покинув раздевалочку, как бы без особого энтузиазма, а Ирина впереди, широко улыбаясь. Библиотекарь тоже умеет здорово танцевать. И не так бойко и разухабисто, с различными вихляниями, а очень точно, легко, красиво, чувствуя любой, самый незначительный толчок ритма. Хорошо с ней танцевать.
Мы не танцуем и пяти минут, а многие уже обращают на нас с Ириной внимание. Постепенно нас окружают знакомые солдаты с девчонками из деревни, а затем и офицеры с женами. Ирина вскидывает на меня глаза и начинает танцевать еще смелее и энергичнее. Она ощущает красоту своего тела, его неотразимость.
И тут, откуда ни возьмись, появляется Воробьев. Вид у него жалкий: нос и уши красные от мороза. Он не может говорить, задыхается, губы дрожат. Библиотекарь в смущении опускает глаза. Улыбку на ее лице сменяет явная растерянность. Старший лейтенант грубо берет ее за руку:
— Пойдем!
Ирина, чуть не плача, оглядывается, как бы ища поддержки. Но круг сразу же распадается. Концерт окончен. Лишь я стою рядом.
— Пойдем! — повторяет Воробьев и тянет библиотекаря за собой, зыркая на меня. И я вижу в его глазах явную угрозу.
— Отпусти, я сама пойду. — Ирина вырывает руку. Зубы у библиотекаря выстукивают мелкую дробь. Она борется с истерикой, стараясь взять себя в руки, но вдруг, зарыдав в голос, выбегает из зала.
Однако
В читальном зале я могу долго молчать и как бы не замечать библиотекаря, а потом неожиданно радоваться, что она рядом. У окошка я что-то пишу, просматриваю журналы и газеты, а Ирина сидит за столом, и всегда нам есть о чем поговорить.
С ней мне все важно, все необходимо, даже неинтересное интересно. С ней я забываю, что я солдат. Она схватывает все мгновенно и все понимает почти с полуслова. Я декламирую ей наизусть целые куски из комедии Грибоедова «Горе от ума», стихи Баратынского и Вяземского. Порой читаю и свои.
Иногда я приношу в библиотеку гитару и пою ей песни на слова Есенина или романсы. Гитара, которую я здесь себе присвоил, побывала во многих руках. Она склеена вдоль и поперек. Старая гитара, старая… Старшина хвалится, что игрывал на ней, когда еще женихался сразу после войны.
Сегодня, как только мы остаемся одни, я сажусь на стул рядом с Ириной и неопределенно пробегаю пальцами по всей длине струн гитары, как бы испытывая ее готовность зазвучать, но библиотекарь меня останавливает:
— Знаешь, Ген, Понько хвалит твои заметки, особенно ту, что в последней газете. Он считает, что из тебя может получиться неплохой журналист. Он ведь историк, пошел на фронт добровольцем, а после войны так и остался в армии. Ранен был. Жена и сын у него в бомбежке погибли. Живет один.
— Да кончай ты о замполите, — останавливаю я Ирину. — Хочешь, я тебе все до одной песни спою из «Карнавальной ночи»?
— Нет. Спой ту, что прошлый раз пел.
— Зачем? Она же грустная, — удивляюсь я.
— Ну и пусть. Спой! — настаивает Ирина.
Мои пальцы, живые и послушные, начинают сновать по размеченному бронзовыми полосками и перламутровыми кружочками грифу и незримо выписывать на этой нотной графленке рожденную мной мелодию. Я коротко взглядываю в сторону библиотекаря, мне приятно ее чувственное восприятие созданного мною музыкального узора, и я вполголоса запеваю:
Какое счастье быть наивным, Не испытать ни подлости, ни зла, Перед людьми и Богом быть невинным, Не пить подлунного, обманного вина. Быть искренним и верить в честность, Любить златые небеса. Войти в космическую вечность И ангелов услышать голоса. Но как прожить мне без желанной? Как одному встречать рассвет? Забыть о ласках нежной, славной? Ведь без нее и свет не свет!..