Антология Непознанного. Неведомое, необъяснимое, невероятное. Книга 2
Шрифт:
Валентин Васильев, мастер спорта:
Я — мотогонщик, приходится гонять самые разные машины, привыкнуть к ним или узнать характер, приноровиться к нему или подчинить, как живого коня, порой не успеваешь. Но, что я всегда успеваю, так это «огладить» своего железного коня и тихонько (чтобы другие моего голоса не слышали) уговорить его, как-то задобрить, что ли. Ну что говорю? Похлопываю, поглаживаю, ощупываю и шепчу: «Привет, дружище, давай знакомиться; нам с тобой такое предстоит! Ты уж помоги мне, давай вместе сделаем это нелёгкое дело. Я буду к тебе внимателен и заботлив, а ты уж не подведи меня…» Вот что-то такое и бормочу. Понимает ли? Ну совершенно точно я этого утверждать не могу, но в тайне верю, что понимает. Раньше, когда я этого не делал,
В.Н. г. Москва:
Я живу на двенадцатом этаже, но с первого на свой один никогда не езжу; если есть попутчики — вс в порядке, еду. Один — никогда. Дело в том, что наш лифт мне мстит. Мы въехали в этот дом, когда мне было 12 лет, и я в лифте шкодил: на стенках писал, стопорил двери, выламывал микрофоны, сжигал кнопки вызова и даже иногда мочился в кабине. И вот однажды вошёл в лифт, двери закрылись, а с места лифт не двинулся и не открылся. Меня из кабины шесть часов специалисты вызволяли и не могли понять, в чём причина, что заело. Вытащили. Но я тогда ещё не понял «намёка», и на следующее утро поехал со своего этажа на первый. Застрял между двенадцатым и одиннадцатым опять на четыре часа. Вызволили меня опять и после этого пол года вообще в лифт не совался. Вошёл с попутчиками, они на восьмом этаже вышли, я поехал дальше и опять застрял между одиннадцатым и двенадцатым. Всё, после этого случая я уже понял, что лифт мне мстит за все мои мальчишеские проделки над ним. Вот уже четыре года я домой и из дому хожу только пешком, опасаясь, что лифт меня ещё не забыл и обязательно накажет, окажись я в кабине один.
Анна Федотова, домохозяйка:
Надо мной, может, кто и посмеётся, а всё же скажу: вот закручиваю осенью банки с огурцами, кабачками, морковью, помидорами (я много закручиваю, на две семьи) и всякий раз каждую баночку прямо в голос уговариваю: «Ну ты моя хорошая, ты ж моя красивая, ты ж моя новенькая, держись, не кисни, не открывайся, не взрывайся, до самой весны стой…» Ласково так, беспрерывно и уговариваю, как молитву читаю. Если кто чем отвлечёт, перестаю уговаривать-упрашивать, хоть всё снова начинай — обязательно откроется, я такую банку — неуговорённую — поближе ставлю и в первую очередь открываю, раньше всех других. Уговорённые — держатся до весны, ничто в них не закисает, а те, что неуговорённые — обязательно хлопнут, я это уже сколько раз замечала. Понимают они просьбу или нет, не знаю, а вот факт могу подтвердить.
Элла Воскобойникова, контролёр Сбербанка:
Ой, знаете, компьютеры — такая норовистая штука… Когда у нас в сберкассе установили первую машину, она была покладистая, терпеливая, сговорчивая. Но — «устарела», поставили новую марку. Попался какой-то зануда. Лето, душновато всем, и он выдает на экран: «Мне жарко. Отдых пять минут…» А тут пенсионеры в очереди жужжат. Ждём. Нервничаем. Включился. Через пару часов то же самое. Жарко ему! Мы стали вслух переговариваться, возмущаться, так он стал «потеть» уже через час, то есть стал нам назло отдыхать. Мы уже — в бешенстве. Тогда этот мерзавец заявляет: «Профилактика — 2 часа!» Благо уже минут за сорок до закрытия Сбербанка. Ну все операции прекратили, народ кое-как успокоили. А заведующей заявили: мы с этим типом работать не будем, меняй его. Сменили, у этого — нормальный характер, мы с ним дружим.
НАКАЗАННЫЙ КРЕЙСЕР
Линкор «Тирпиц» стал символом коварства и зла, мерзостей войны, вероломства во всём, что касается военных действий на море. В основном такая дурная слава идёт за ним из-за того, что в годы второй мировой войны он потопил в советских территориальных водах вооружённый единственным 120-миллиметровым орудием теплоход «Сибиряков». Дальнейшее историкам, киносценаристам, журналистам (им особенно и в первую очередь) дорисовывала фантазия: уж если совершил та-а-кое!.. Между тем победа над слабосильным и тихоходным «Сибиряковым», переоборудованным из целиком мирного судна в полувоенное, — единственная в активе суперлинкора.
Значительную часть своей биографии «Тирпиц» простоял то у причальной стенки, то в доке, то где-нибудь в шхерах, приткнувшись к наспех сооружённому экипажем корабля причалу. Причина всегда была одна-единственная — необходимость в ремонте, ремонте, ремонте… Корабельные специалисты всех стран поясняют эту странность в своих книгах-мемуарах одной строкой: конструктивные недостатки и технические недоработки. Один из авторов проекта Ганс Клюге и помощник капитана Эрнст Фогельман возражают — каждый в собственных мемуарах — одинаковыми словами: «Нас и «Тирпица» покарал Бог. Это было настолько совершенное, настолько страшное орудие убийства, что оно было замечено самим Богом и ощутило на себе его карающую длань».
Впервые стальная громадина водоизмещением в 53 тысячи тонн загорелась вскоре после своего рождения. 15 июля 1941 года на линкоре возник пожар такой силы и тушить его довелось так, что даже на верхней батарейной палубе долго ещё стоял 10-сантиметровый слой воды. Официальная версия — неосторожность… киномехаников. Они, дескать, неправильно перематывали киноплёнку и прозевали момент, когда она загорелась от трения.
Через три месяца «Тирпиц» горел снова. И куда основательнее, чем в первый раз: огонь едва не добрался до хранилищ с тяжёлыми снарядами. Официальная версия — кто-то из матросов курил в неположенном месте (это при педантичности-то немцев и прусской муштре?) и не загасил окурок. После потопления «Сибирякова» линкор, вернувшись с незначительными повреждениями на свою базу, полыхал, как спичка, почти двое суток. Собственно, после этого он и покидал-то родной порт для коротких рейдов, которые по срокам не назовёшь даже учебными. И горел ещё трижды.
Известен факт: несколько матросов с «Тирпица» прибыли в краткосрочный отпуск домой и тут же угодили в гестапо за то, что рассказывали знакомым или близким о неких «смертоносных небесных лучах», всё время поражающих их корабль. Уже после войны в официальной германской клерикальной газете была опубликована большая статья под заголовком «На «Тирпиц» пал Божий гаев».
С тех пор о линкоре почти не вспоминают — война действительно дело не Божеское; начиная её, люди идут против всех законов бытия. Не исследовались и версии терзавших линкор неудач, а сам он был в начале 50-х годов разрезан на части и пошёл в металлолом. Людям верующим вполне достаточно того, что высказали капитанский помощник и конструктор. К ним, кстати, присоединился и корабельный пастор.
Для прочей же части человечества было бы любопытно исследовать гипотезу «смертоносных небесных лучей» — они ведь могли исходить из разных, так сказать, источников, иметь разное происхождение. Тем более что лучи эти в качестве помехи завоевателям упоминаются в летописях не только в связи с «Тирпицом». В частности, историки времён Наполеона говорят о паническом страхе, который испытал император, прогуливаясь, как было всегда перед решающими битвами, накануне трагического сражения при Ватерлоо. Он якобы вернулся в свою палатку, вернее, стремительно вбежал, повторяя бессвязные, на взгляд современников, слова: «Москва… Это опять как тогда… Лучи… Небесный свет…»
Об этом же небесном свете мне не однажды рассказывали участники Сталинградской и Курской битв — и простые, едва освоившие грамоту солдаты, и люди образованные. Первые говорили о Боге и Божьем провидении, вторые отговаривались: «Отсветы восходящего солнца от облаков к земле»; или «Оптический эффект предрассветной поры».
Как известно из классической литературы, всё до конца, до точки понятно лишь неучам и дуракам. Люди пытливые, думающие не устают копаться в событиях и необъяснённых явлениях прошлых времён — только потому, надо думать, человечество не сидит по сей день в каменной пещере с каменным же топором у первобытного костра. С одним из таких людей мне посчастливилось недавно познакомиться. 26-летний научный сотрудник питерского Института точной механики Сергей Лысенков всё свободное и часть рабочего времени (не шибко-то загружены сегодня наши научные учреждения, Серёжа говорит: «На счастье») отдаёт космосу.