Антология осетинской прозы
Шрифт:
Обида старика обрадовала Одоева. Нервное, женственное лицо тонкого рисунка бледней обычного от внутреннего напряжения — вынюхать бы побольше, оставаясь в тени с запечатанной колодой карт. Пусть раззадорятся родственники, может, что и удастся намотать на ус. Кажется, нашла коса на камень. Гаспо промолвил вкрадчиво:
— А я думал, ты в Тырмон собрался. И я б с тобой…
— Почему в Тырмон? И что тебе делать там? — ощетинился Темыр.
— Скотина наша с колхозным стадом. Пора пригнать.
— К закату солнца жди пастухов у старой мельницы.
— Вот как, — не то обрадовался, не то чему-то поразился Гаспо.
Скотины у него, что хилый кот наследил — две пары годовалых овечек; побывать же в Тырмоне хотелось бы. Ущелье, давно уж на замке — охотникам туда путь заказан, дровосеки сворачивают в соседние делянки, само урочище, сказывают, опустело — сегодня к вечеру пригонят в село последние отары. Взглянуть бы краем глаза на приготовления дружков Темыра. Может статься, пригодится. Была надежда на Марза — по старинке извозом промышляет, мог бы за дровами поближе к базе забрести. Устал, сивый мерин, о пчелках заговорил, лошаденку
Гаспо не спускал глаз с председателя. Темыр миновал спуск к реке, потом, избегая перекатов, перебрался через Урсдон вброд и пустил вороного вскачь.
Давным-давно часть сельчан отстроилась в заречье. Дорога к фермам, огибая белостенные дома, забирает влево, к чернолесью. Не хитрит ли председатель? Свернет к ущелью Бадзи или махнет напрямик через село, чтобы где-то повыше выбраться на тропу, ведущую в Тырмон? Чем вызвано столь загадочное путешествие — пораньше да в одиночку?
Всадник уходил стремительной рысью. Вскоре он проскочил развилку проселков и тут же исчез из виду. Гаспо Одоев понимающе ухмыльнулся, поспешно распростился с несговорчивым стариком, пообещав навестить его, если тот не забудет о своем обещании.
Как был бы поражен Темыр, узнав, что, сам того не подозревая, он с усердием послушного ученика проследовал путем, предписанным ему догадливым учителем истории. Ущелье Бадзи посетит он попозже, возвращаясь из Тырмона, а сейчас надо наверстать время, потерянное на нихасе. Жеребец быстро домчал его до узкоколейки, связывающей урсдонский завод «Катушка» с Алагиром, и с ходу углубился в лес.
Ни с чем не сравнимое чувство раскованности, отрешенности от каждодневной суеты и мельтешения испытываешь, когда изредка доводится бывать в горах или в девственной глуши дубрав. Ты — и целый мир. Один на один. Говори, пой, думай, о чем заблагорассудится. Лети, куда понесет или вознесет тебя. Ты открыт на все створки, и природа вся распахнута перед тобой. Наслаждайся ее красотой, постигай тайну тайн. Пусть ничего и не разгадается — сама причастность к чудесам мирозданья уже счастье. Оно объемлет все, оно бывает полным, окрыляющим, возвышенным… Никак, опять размечтался, как безусый юнец. Все гораздо проще. Чувство леса и гор у него, можно сказать, врожденное. Во всяком случае, знакомо с детства. И когда из-за дел, больший и малых, из-за сумятицы и забот подолгу не ощущает его благотворящей силы, начинает тосковать, ох, как он жаждет тогда его возрождения в себе!
Как же другие-то обходятся без сокровенного? Или это тот же предрассудок, то же суеверие? Вряд ли. Не звени в твоей душе эта чистая, волшебная струна хотя бы время от времени, разве не зачерствеешь, не высохнешь, как ствол дерева без живительных соков?
Лес пробуждается нехотя, редкая пичуга пискнет и тут же замрет в сырой листве. Тишина какая-то занудливо томящая, и все вокруг будто неживое. Не черная кошка перебежала дорогу — Марза Тайкулов с Гаспо Одоевым взбудоражили пустой болтовней в самом начале пути, и в нем нет уже того настроя. А настрой этот, несомненно, был, не мог не быть заветный душевный всплеск — вот он лес со всей своей живностью и богатством, упорхнувшими снами и желанием являть миру нетленную силу. Вот он сам…
Может быть, в учителе загвоздка? Им обоим приспичило быть в Тырмоне в один и тот же день и час. Случайное ли это совпадение? А что, если Гаспо Одоеву не костоправ хитроумный понадобился, а его, Темыра, поджидал и скотину приплел для отвода глаз. Полно, от кого он мог узнать о его поездке? Сущая несусветица, не иначе…
«Зять мой, тот живет без секретов, хоть и не прост. Бедолага и мученик. Кто из нас безгрешен? Каждый молится по своему разумению и убеждению, поклоняется своему кумиру, своей правде предан. Но есть ведь единая, одна на всех Правда. Марза не ладит с ней, другой добродетели, кроме избранной им еще в юности, не признает. Попросту говоря, она для него не существует. Так-то, дружище, — похлопал Темыр вороного по шее. Жеребец ответил хозяину согласным ржанием — спасибо, есть с кем душу отвести в неблизкой дороге. — Мне-то, ехидина, верит, а скорее благодарен за понимание и участие. Судьба упрямца с малолетства обрастала кривотолками — охота же злым языкам наводить тень на плетень. Отвержен всевышним и людьми — мать зачала его от чужака. Одинокая женщина из состоятельной семьи не раз привечала именитого джигита из соседнего ущелья, дабы иметь наследника, не пустить на ветер добро, с таким трудом нажитое предками. На поверку же — ни добра, ни доли. Была ли это любовь? Бог тому судья. Но Марза явился на белый свет отщепенцем, существом вне обычного права, будто в подлунном мире не все равны и уже одна принадлежность к большой родне может кому-то обеспечить особое положение среди землян. Доискаться истины было невозможно, сокрушить исконный уклад жизни — верилось — дано лишь самому творцу. Заносчивые богатеи очень скоро дали ему знать об этом. Какая уж там радость детства? Подзатыльники и зуботычины, позорящие клички и сквернословие. Слезы да горе унижения, обиды и боль поношения. Словно в отместку черным душам родитель наградил отпрыска изворотливостью и цепким умом, сильным телосложением да кулачищами. Вот он и не пожелал дожидаться милостей от создателя. Собрал помаленьку домишко на крутом берегу реки. Не мог же он всю жизнь просыпаться под хвастливое ку-ка-реку чужих петухов! Завел своих. В хлеву заблеял телок. Чей-то ослик забрел во двор да так и привязался к Марза. Все у пришельца получалось на зависть. Коса и та пошире да подлинней соседской, топор увесистей и острей, вилы — хоть целый стог сена загребай. Раздался парень в плечах, в глазах — упорство и воля. Мало кто воротил теперь нос от пасынка села. Сам стал делить его жителей на достойных и недостойных
Темыр, хоть и намного моложе Марза, может быть, первым из урсдонцев почувствовал к изгою расположение. Род Мизуровых ветвист, берет начало с незапамятных времен, а что в том толку — и он тот же сирота, и он на те же муки и метания был обречен. Вдобавок его еще и по заморским странам носило, как щепку в весеннее половодье. В далекой обетованной Америке, куда добирался он с группой бывалых горцев через всю Сибирь и Аляску, теми же мозолистыми руками добывал хлеб насущный. Год за годом — целых шесть лет жизни впроголодь отстругал! — копейка к копейке, а вернулся в родной Галиат в Уаллагкоме тем же Темыром, лишь умудренным горьким опытом несостоявшегося золотоискателя. Заработанного кровавым потом на той чужбине хватило лишь на переселение в равнинное село Урсдон, на обзаведение семьей и кое-каким хозяйством. Разве не так же, как и Марза, ставил он дом среди чужих людей, разве не те же косые взгляды имущих сносил? Но кипела в нем еще и ярость к неправде, была у него смелость непослушания, и жил он жаждой обновления своей доли. Не зря «варился» в бурлящем котле рабочих забастовок. Та братская солидарность навсегда зарядила молодого горца энергией борца. В отряде керменистов [45] Сосланбека Тавасиева [46] слыл не последним джигитом. А то, что в партийном билете проставлена дата рождения Революции — предмет его особой гордости. Потом были Советы, колхозы, схватки с кулачьем, радость ощущения человеческого доверия…
45
Керменисты — члены революционной партии осетинской бедноты, носившей имя народного героя Чермена.
46
Сосланбек Тавасиев — активный участник гражданской войны на Тереке, скульптор, лауреат Государственной премии СССР.
Прошелестело грозовое время над бедовой головой Марза, и остался он в одиночестве.
После переселения с гор на плоскость Темыр сразу же обнаружил в нем родственную душу норовистого искателя счастья и с легкой душой сосватал ему двоюродную сестру. Двух крепышей родила Еленат Тайкулову, и зажили они веселей. Однако у Марза другое было на уме. С ног сбился добытчик. Пешим ходом зачастил во Владикавказ. Встанет с зарей, а к вечеру обернется с ношей. Верст сто с лишним отмахает — не чихнет. Расторговались родственнички. Хозяин дома шастает по коммерческим делам, сестрица из окошка выглядывает, кому сатина или ситца отмерит, кому иглу с нитью одолжит в кредит, кому сладости городские припасет. Лавчонку они так и не завели — корм не в масть, — а вот нэпманом люди окрестили зятя. Хоть такого крещения сподобился!
Выветрилась та злая накипь, торгашеская натура уязвлена стала, да похлеще, чем в пору молодости. Тогда его до слез донимали обиды от людской неправоты, ныне корни подточили, те самые корни, которые наконец-то он пустил в земле, чтобы не мачехой звалась — матерью. Так и не отвел мерина на общую конюшню. Взял да оседлал клячу и отправился в соседнее село сватать вторую жену — все же людям наперекор и помощница слабеющей от недугов Еленат. И с этим чудачеством Марза смирилась молва. Любвеобильная супруга народила Тайкулову кучу сыновей и дочерей. Он построил еще один дом рядом со старым, обнес их двухметровым забором из булыжника, благо, река плескалась тут же за воротами под кручей. Островок посреди океана. Крепость без бойниц… Башня разрушается от тяжести своих же камней, сказано мудрецом. Не Марза Тайкулову перечить, спорить с ним. Не обидел бог его сыновей от Еленат и крутостью характера, и телесной мощью, неуютно им жилось в огражденном подворье родителя, вот они и увязались за дружками, записались в колхоз. Ладно, если бы только сами взбеленились, так нет же — увели с собой и младшую жену отца. Глава семейства не стерпел их самовольства, вожжами отхлестал ослушников, да разве плетью обух перешибешь? Однако разговелся, злость сорвал и бразды из рук своих не выпустил. Два очага теплятся в его доме и поныне. Работящие колхозники и единоличник как-то ведь уживаются под одной кровлей. Раз в неделю, в большой базарный день, старик, как на праздник, отправляется с возом чинаровых дров в районный центр. Все-таки отдушина — потолкаешься среди менял, куплей-продажей позабавишься и оттаешь, да и семье, разросшейся на зависть, хоть какая, но подмога. Иначе недолго власти над домочадцами лишиться, обузой, прихлебателем начнут величать односельчане… Единоличник — это да! Личину сохранил, линять не собирается. День-деньской, от воскресенья до воскресенья, сидит он, просиживает на нихасе возле своей крепостной стены. Плоский камень, на котором Марза обычно отдыхает в кругу стариков, изрядно поистерся и углубился в том самом месте, где он согревает его собой.
Старшие сыновья уходили на войну вместе. Озорник Дабан, светясь доброй улыбкой, сказал тогда:
— Береги, дада, семью и на нас крепко надейся. К валуну же, ради бога, не прикасайся. Вернемся с фронта, сами покрупней приволокем с реки. Чтобы ровненький был и гладкий.
В другой раз Марза не преминул бы проявить свирепость характера, проучил бы наглеца, да что теперь поделаешь — не то время, тяжкая участь ждет наследников, да и не совладать с богатырями, — смягчился он, с удовлетворением оглядев крепкие плечи, мужественные лица ребят, словно вместо напутствия ощупал каждого из них костлявой отцовской рукой.