Антология осетинской прозы
Шрифт:
— Присаживайся поближе, позавтракай!
Женщина взглянула на Фари. Что-то ответив, отодвинулась подальше. Стесняется, наверное.
— Именем Лазыра, отведай моего угощенья, — старуха протянула ей ломоть пирога и кусочек сыра. — А то мы едим, а ты нет — неудобно это получается.
Вежливо улыбнувшись, женщина сказала несколько слов, из них Фари поняла лишь одно: бабушка.
— Да, да, бабушка я, — обрадовалась Фари. — Бери, бери, не отказывайся, а то обидишь.
Женщина нахмурилась. Сняв очки, она протерла стекла платком и вновь уткнулась в книгу.
Фари смутилась. Мужчина, покосившись на очкастую,
— Спасибо, уважил. Раньше я и сама солила огурцы, а теперь годы уже не те, слишком хлопотно…
Поели. Фари прикрыла остатки еды газетой и вновь забилась в угол. Женщина в очках отложила книгу, достала с верхней полки большую сумку с яркими наклейками. Сладкий аромат разнесся по вагону. Как же это называется, задумалась Фари. Ее однажды соседи таким угощали. Вот память стала! Как только имя свое не забыла! Ах да, вспомнила! Торт это называется, торт. Очкастая выложила на стол кусок торта, кусок колбасы в блестящей обертке, коробочку с маслом и две спелые груши. Глянула сперва на мужчину, потом на Фари, что-то сказала. К столу приглашает? Мужчина что-то проворчал, убрал со стола остатки завтрака, сделал знак Фари, мол, тоже убери. Ну да ладно, старуха освободила столик. Убрала еду в чемодан. Потрогала пироги, приготовленные в подарок. Как бы не засохли в этой жаре-духоте! А арака, которую она везла в большой грелке, еще, чего доброго, резиной пропахнет. Не обрадуется Лазыр таким гостинцам.
Откуда-то взялась пушистая кошка, по-хозяйски прошла между сиденьями. Подойдя к завтракающей женщине, стала заискивающе смотреть на нее, замурлыкала, прыгнула ей на колени. Женщина улыбнулась, погладила кошку. Прибежала девочка лет пяти в прозрачном капроновом платьице, подхватила кошку. Женщина наставительно сказала ей что-то, и девочка, порхая, как бабочка, убежала прочь.
Ох уж эти кошки! Теперь Фари их видеть не может. Хотя какой дом без кошки! И у нее тоже есть, греет ей ноги по ночам. Вот эта-то бездельница, можно сказать, и заставила старуху отправиться в дорогу. А было вот как.
…Накануне Фари увидела дурной сон. Снилось ей, что ее Лазыр женится. Гремела во дворе нартская плясовая. Звуки фандыра неслись по всему селу. Родственники пристали к Фари: сыграй да сыграй! В прежние годы под звуки твоего фандыра даже мертвые готовы были пуститься в пляс! Когда же тебе играть, как не на свадьбе сына! Фари подхватила фандыр, растянула мехи и… проснулась!. О, такой сон — предвестник большой беды!
Она тогда до утра не сомкнула глаз. Раньше обычного встала. Не терпелось ей поделиться с кем-нибудь своими опасениями. Первой повстречалась соседка Аминат. Ей и рассказала свой сон. Аминат стала успокаивать: ничего, мол, страшного, люди кругом свадьбы справляют, ты о них думаешь все время — вот и увидела во сне. Но сердце было неспокойно. Ходила она весь день сама не своя. И только легла в постель и прочитала вечерние молитвы, как под окном послышался шорох.
И вспомнила Фари давешний сон, вздрогнула, прислушалась. Так и есть — кто-то негромко стукнул по оконнице. Кто бы это мог быть в такой поздний час? Неужели Лазыр нагрянул? Быстро соскочила с постели, надела галоши. Вот так же, много лет назад, вернулся Лазыр из армии, явился среди ночи, не известив ее
Наверное, опять Лазыр нагрянул без предупреждения. Недаром же она видела его во сне… Наверное, постучался в дверь, а она не расслышала. Еще чего доброго испугался за нее: не случилось ли чего со старухой-матерью? Почему не открывает?
— Кто там? Это ты, Лазыр? — спросила она. Никто не ответил. Зажгла свет.
Окно сразу ослепло, за ним стояла непроглядная тьма. Ветер шелестел листвой. Может, это черти к ней забрели? И будто в ответ на ее мысли раздался снаружи нечеловеческий хор рыдающих голосов. Она задрожала, без сил опустилась на кровать, пощупала под подушкой нож. Старики издавна говорили: держи в доме что-нибудь острое, тогда дорога нечистой силе отрезана. Под подушкой у нее всегда лежит нож, а у порога на ночь оставляет топор — говорят, тоже помогает от нечисти. И свет в сенях не гасит — это уже против волков и против недоброго человека. Звери и злодеи боятся света, вся жизнь их проходит в темноте. Правда, и воровать-то у нее нечего — разве что несколько кур, которых держит она, чтобы угостить нежданно нагрянувшего гостя…
Снова раздались голоса, будто плакальщицы рыдали на похоронах. На этот раз они слышались над самой головой. И снова послышался удар в окно. Неужели пришел ее час, явился за ней черный вестник? Пошатываясь, поплелась к двери. Трясущимися руками пыталась она открыть задвижку, но та не поддавалась. Всем телом навалилась на дверь — в лицо, ей махнула крылом темнота.
— Кто это? — испуганный голос унесло ветром. — Кто там?
Никого. Она закрыла дверь и, дрожа от холода и страха, вернулась в комнату. Видно, не по ней плачут плакальщицы, не о ней донеслась печальная весть!
Старуха покачнулась, оперлась рукой о холодный очаг. От мертвого холода камня прошел мороз по коже. Для кого она еще жила? Для одного Лазыра. И вот оправдались ее опасения — сын ее единственный покинул живых! Фари повалилась на кровать, припала лицом к подушке и зарыдала. Вопли и стенания вторили ей снаружи.
Она поднялась, снова подошла к двери, пошатываясь, вышла в сени.
— Лазыр, Лазыр, — позвала она. — Лазыр, зачем ты оставил меня одну? К чему мне теперь жить?
Тут же послышался удар по оконнице. Когда выглянула во двор, по беленой стене метнулась узкая тень. Она зажгла фонарь, взяла коромысло и кряхтя стала подниматься по лестнице на чердак. Только луч света рассеял темноту — разом смолкли вопли и стенания. Десяток котов бросился в разные стороны.
— Будьте вы прокляты, — швырнула она коромыслом в ближнего. Тот зашипел, сверкнул глазами, горящими, как угли, и прыгнул в слуховое окно. Дурную шутку сыграла с ней кошка, привадив столько котов.
С трудом Фари добралась до постели, а утром чувствовала себя такой немощной, что едва смогла одеяло отбросить, встать на ноги. Спасибо, зашла соседка Аминат, печь растопила, овец выпустила. И дочка ее, славная девчушка, воды в дом принесла, врача вызвала. Фари попросила ее: «Напиши моему Лазыру, что мать тяжело заболела, дни ее уже сочтены, хотела бы увидеться напоследок».
Девочка написала письмо и стала запечатывать в конверт. Но старуха неожиданно остановила ее и сказала:
— Порви лучше. Нечего мне его пугать и отрывать от дела. Чуть поправлюсь, сама к нему поеду, проведаю.