Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
…Воробьев никогда нигде не работал. В молодости был не только карманником, но и вором-гастролером. Профессор разъезжал в поездах дальнего следования, его знали сотрудники уголовных розысков от Ростова-на-Дону до Красноярска. Шесть раз судим. Знающий все тонкости своего подлого ремесла, хранитель блатных традиций, Воробьев пользовался безграничным уважением шпаны. По всем спорным вопросам запутанной воровской «морали», за советом или «технической» помощью в трудном, рискованном деле шли к нему. Он заботливо прививал начинающим, желторотым карманникам свои убеждения, делился богатым
Скромный, бедно одетый человек с двумя мальчиками входил в магазин. В руках он обычна держал небольшой сверток или белые шерстяные варежки домашней вязки. Напоминал колхозника, который прибыл из дальнего села за покупками в город. Не вызывая подозрений у покупателей и продавцов, долго, словно слегка ошалев от непривычной обстановки, толкался от прилавка к прилавку. Выискивал, нацеливался. И кто-то лишался получки или денег, скопленных на костюм. А после удачной операции Профессор покупал мальчишкам по шоколадке. Потом он стал поручать сыновьям мелкие кражи, готовый в любую минуту поспешить на выручку. Так волк берет подросший выводок в поле и, сытый, на виду у волчат, режет овец, чтобы научить молодняк приемам своего разбойного промысла.
Много позже, когда сыновья Воробьева уже отбывали наказание в различных тюрьмах, следователь спросил у задержанного Профессора:
— Зачем вы искалечили жизнь своим детям?
— Чтоб на отца не обижались, — не задумываясь ответил рецидивист. И не торопясь изложил свою философию убежденного хищника и паразита: — Считаю — нет на свете доли лучше воровской. Работа легкая, доход высокий. Я иной день рублей по семьсот-восемьсот «уводил», а вы, гражданин следователь, за такие денежки сколько вкалываете?
Чтобы на него «не обижались», Профессор натаскивал молодых ребят, сбившихся с верной дороги. И не из одного мальчишки, попавшего в эти цепкие лапы, получался законченный вор. За обучение Профессор брал недорого — первые шесть месяцев одну треть «прибылей» ученика.
Последние три года Воробьев не попадался ни разу…
— Уверен, — закончил Лушников, — ворует он, да вот никак не прижмем матерого волка. Осторожен. Знает, почитай, всех работников угрозыска…
С фотокарточек, протянутых Малькову оперуполномоченным, смотрело безбровое, опухшее от водки лицо. Седые виски, большой лоб, переходящий в блестящую плешь, окруженные морщинками водянистые глаза…
По субботам Мальков очень торопился. Спешил он, правда, и в другие дни — времени всегда не хватало. Восемь часов на заводе, где Анатолий работал сортировщиком металла, а потом вечерняя школа. Уставал парень так, что частенько засыпал в трамвае, и, бывало, знакомая кондукторша насмешливо тормошила его: «Выгружайся, студент, прибыли…» Однажды даже случился с ним конфуз: пригласил девушку в кино и, как только погас свет, задремал, уронив голову на ее теплое плечо. Она честно выдержала испытание и разбудила Анатолия уже в полупустом зале, когда зрители проталкивались к дверям… Но с тех пор девушка обидчиво сторонилась Малькова, и он, попереживав немного, забыл о ней.
По субботам Малькову теперь и впрямь было некогда. Залетит домой, перекусит второпях и — к Лушникову. Этот вечер и весь выходной день Анатолий полностью отдавал своим бригадмильским обязанностям. А сегодня, едва он переступил порог, мать сурово заявила:
— Пообедай по-человечески. Обождут бандюги-то.
Толя смолчал, подчинился, а Татьяна Андреевна налила ему щей, пододвинула нарезанный хлеб, солонку и присела напротив сына. Спросила:
— Доколь же это будет?
— Что, мама?
Анатолий сразу догадался, о чем она говорит, но нарочно прикинулся непонимающим. У него еще сохранилась мальчишеская повадка — оттянуть неприятную беседу с матерью на «потом».
— Ты сам знаешь, не притворяйся, — повысила она голос. — Милицейское баловство свое брось, вот что!.. Одежи не напасешься. Пальто порвали, рубаху выкинуть пришлось — затерзали в клочья. Плащ порезали на тебе. Ботинки в месяц снашиваешь. Опять же — суды каждую неделю. Ты свидетелем выступаешь, а заработок через это не прибавляется. Отец ведь в больнице лежит, ты кормилец. То-то.
— Вы, мама, правы, — заволновался Анатолий, — только не могу я по-другому. Помните, у меня карточки украли — хорошо нам было? Иной человек на пальто копит-копит, а поедет покупать, до магазина не успеет добраться — вытащили деньги. Сладко ему? А вор пьянствует на деньги на эти, бахвалится. Нет, пускай я перед вами виноват, — лицо у Толи посуровело, — но бороться с ворьем не брошу.
— На то милиция есть, с оружием, а ты мальчонка еще… — сопротивлялась мать.
— Милиции одной трудно. Оттого погань всякая еще держится, что народ в стороне был.
— Да ведь убьют тебя, Толюшка! — уже трепетным высоким голосом почти крикнула Татьяна Андреевна. — Ножи у них. Боюсь я, один ты у меня…
Отодвинув пустую тарелку, Анатолий встал из-за стола. Шагнул к матери, обнял ее за плечи, заглянул в налитые слезами глаза.
— Не бойся, — ласково заговорил он, — я берегусь, на рожон не лезу…
Татьяна Андреевна покачала головой:
— Не успокаивай, сынок…
— Они только на посулы смелые, — продолжал Анатолий, — а так, — он презрительно махнул рукой, — барахло. Их, что клопов, надо травить. Начисто. Не брать же в коммунизм карманников?! — пошутил он словами майора Щербакова.
Понимала мать, что спорить с сыном бесполезно, к тому же и прав он. А когда Толя был уже в дверях, она на прощанье незаметно перекрестила его — должен же кто-то беречь сына от бандитской финки.
С того вечера, когда Маша зашила Анатолию разорванное от воротника до пояса пальто, утекло немало времени. Схитрила тогда Синичка, сказав, что боится возвращаться домой одна, и Мальков отправился ее провожать. Теперь их частенько видели вместе — они крепко подружились. Навсегда стряхнула с себя Маша страх, распрямилась душой. И девочка привязалась к дяде Толе, бежала ему навстречу, торопливо перебирая еще неуклюжими ножками. Радостно хохотала, когда сильные руки юноши подбрасывали ее под самый верх.