Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
— Где живет? — с показной ленцой, — мол, тебя не заинтересовала моя информация, тогда и твоя меня мало интересует, но так и быть, сделаю одолжение, — отозвался Терещенко, отложив в сторонку книгу. — Возможно, знаю…
— В тридцать втором доме…
— Знаю, — теперь уже явно оживился он. — Кличка у него Куко. Недалеко от меня живет… Ворюга и тунеядец, — тут же дал краткую, но вполне исчерпывающую характеристику.
— Виктор, не кличка, а прозвище, — зачем-то поправил его Паромов. — Клички у животных.
— Да ладно, Николай, не придирайся к слову. Не на литературном
Терещенко хотел поподробней рассказать о Куко, но Паромов, уже одетый, поторопил:
— Пойдем, Виктор. Дел много. По дороге просветишь, кто такой Куко.
Закрыв опорный пункт, они потопали по участку.
— Речной тихий, не драчливый, — доверительно делился своими наблюдениями Терещенко. — Да и кому там драться — кожа и кости! Возможно, на зоне за год отъелся. Судили-то его в последний раз за тунеядство, по двести девятой, — блеснул он знанием уголовного кодекса. — Черняев материалы собирал для суда, а Минаев только командовал…
— Оставь Минаева в покое. Лучше о Речном рассказывай.
— Я и говорю, что недрачливый, но любитель шастать по притонам. А в последнее время, перед тюрьмой, и у себя в квартире настоящий притон устроил. Даже матери-инвалида не постыдился. Мать-то у него — орденоносец, порядочная женщина, но сильно болеет, с кровати не встает, — парой слов пояснил о матери фигуранта. И тут же возвратился к Речному: — Но не долго Куко притон держал — Черняев ему быстро билет на зону организовал!
Разговаривая, они пришли к дому, в котором, судя по уведомлению администрации учреждения ОХ-30\3 и пояснениям Терещенко, должен был находиться освобожденный из мест лишения свободы Речной.
Дом в подведомственном отношении принадлежал Рышковскому кирпичному заводу, назывался «малосемейным». На самом деле в этой «хрущебе», людей было, как в хорошем кабачке семян. Теснясь, жили в однокомнатных квартирах по несколько человек, отгораживаясь друг от друга шифоньерами, а то и ситцевыми занавесками.
Квартира Речного находилась в первом подъезде, на последнем третьем этаже. Из-за закрытой двери квартиры в коридор доносился многоголосый гомон. В коридоре и на кухне — ни одного жильца. Необычным явлением в таких домах, где взрослые и дети вечно топтались чуть ли не целыми сутками из угла в угол, смеясь и ругаясь, делясь и мирясь.
«Наверно, попрятались по комнатам, от греха подальше, с появлением «сидельца» и приходом его дружков, — про себя решил Паромов, уже довольно насмотревшийся на подобную картину социально-бытовой жизни граждан. — Не сладко им будет жить с таким соседом».
— Обмывают прибытие, — уверенно сказал всезнающий Терещенко, берясь за металлическую ручку двери. — Не ждали участкового, голубчики.
С последними словами он открыл дверь, и Паромов первым вошел в комнату.
Клубы табачного дыма висли под потолком, усиливая естественный полумрак. Вокруг стола, стоявшего посреди комнаты и заставленного множеством бутылок с дешевым вином, сидело и стояло в различных позах человек пятнадцать. Все в крепком подпитии. На единственной кровати, стоявшей у левой от входа стены,
«Десять мужиков и пять женщин, — автоматически, уже наметанным взглядом, отметил Паромов, — а на кровати, по-видимому, мать Речного… Ничего себя, сходняк! И кто тут сам виновник торжества?.. И что делать в такой обстановке?.. Раньше такого видеть не приходилось».
С приходом новых персоналий в комнате на какое-то мгновение стало относительно тихо. Гулявшим было интересно: кто же еще пожаловал?
— Здравствуйте. Я — участковый, — как можно спокойнее и тверже произнес Паромов, приближаясь к столу. — Вот пришел познакомиться с Речным Николаем. Кто здесь Речной?..
Видно, суть дела, что пришел участковый милиционер, наконец-то, дошла до затуманенных алкоголем мозгов присутствующих. В комнате поднялся шум и галдеж, и только человек на кровати оставался безучастным ко всему.
— Тихо! Тут милиция, — крикнул от порога Терещенко.
Крикнул, пересиливая шум и надеясь, что упоминанием о милиции призовет шумевших к порядку. Но своей репликой только «масла в огонь» подлил.
— А-а-а, менты пожаловали! — перебивая остальных, взревел один верзила, поднимаясь из-за стола.
В руке у него откуда-то появилась опасная бритва, в раскрытом состоянии. Узкое жало лезвия тускло поблескивало в квартирном полумраке.
— Раз сами пришли, значит смерть свою искали. Вот и нашли.
Он стал обходить стол, приближаясь к Паромову.
В комнате опять наступила тишина. Все ждали, чем закончится дело. Никто из присутствующих даже и не попытался остановить верзилу.
«Барон! — узнал в верзиле Паромов одного из судимых с участка Черняева. — Скор на расправу даже со своими. И дерзок… — секундой пронеслась в голове характеристика, когда-то данная Черняевым в отношении этого судимого. — Завалит, сволочь», — резануло следом в мозгу.
Угрожающе стали надвигаться остальные мужчины. Чья-то рука схватила со стола большой кухонный нож.
— Вали ментов! — визгливо подуськивали пьяные бабы.
И тут всплыло спасительное: «Бей! Выбери поздоровее — и бей!». Выбирать не приходилось — судьба сама распорядилась, выставив на передний план верзилу Барона.
— Бей!!! — рявкнул Паромов, подавая команду и себе, и остававшемуся в дверях внештатнику.
Не крикнул, а именно, рявкнул, наливаясь звериной злобой. Его рука самопроизвольно схватила со стола не начатую бутылку вина и опустила ее на голову Барона. Посыпалось стекло, брызнуло во все стороны красное, как кровь, вино.
Тело Барона медленно, словно нехотя, опускалось под стол — здоров был, бычара! Но все же рухнуло, распростерлось на полу под ногами собутыльников.
С разгону, в прыжке, Терещенко ногами сбил сразу двух дружков Барона, внося дополнительное замешательство в ряды нападавших.
Стало тихо. Стало так тихо, что Паромову на мгновение показалось, что он слышит удары собственного сердца. Все, словно пораженные столбняком, застыли на тех местах, где находись, и в тех позах, в каких были.