Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
Внештатники и дружинники, шедшие в «кильватере» за Сидоровым, оставив Щетинина Ивана Михайловича с парой дружинников на вахте, чтобы никто не смог покинуть общежитие, выхватывали из редеющей толпы пьяных, матерящихся или просто возмущающихся лиц, отводили их в ближайшую комнату и там держали под своей охраной до окончания выяснения всех обстоятельств дела. Не только сопротивление, но и воля к сопротивлению была сломлена, поэтому почти все подчинялись действиям блюстителей порядка почти беспрекословно.
Не понадобилось ни ОМОНа, ни СОБРа, чтобы провести зачистку и навести порядок в общежитии.
Человек двадцать
Но перед тем как отправить Хряка, Астахов, оставшись с ним один на один в своем кабинете, посоветовал последнему после отбытия срока административного ареста подыскать себе иное место жительства и забыть не только про общежитие на улице Обоянской, но и про поселок резинщиков в целом.
Забегая немного вперед, следует отметить, что говорил это участковый так убедительно, что Жоры Хряка больше на поселке никто не видел. Ни участковые, ни его друзья-собутыльники. Умел Михаил Иванович убеждать!
И, вообще, после тех бурных событий, в общежитии наступила такая тишина, воцарился такой порядок, что комендант Воронина Ирина Петровна нарадоваться не могла и очень часто звонила в опорный пункт, чтобы высказать вновь и вновь благодарность своему новому участковому. Женщина она была разведенная, свободная во всех отношениях и, как теперь любят говорить, сексапильная. И работе свое полностью отдавалась. Как милиционеры: от темна и до темна. Даже в выходные дни, если Астахов дежурил в опорном, выходила на работу. К неудовольствию всех обитателей общежития: и жильцов, и вахтеров.
Так что Сидоров Владимир Иванович не раз спрашивал и себя и остальных, как и когда участковый Астахов успел покумиться с комендантом общежития? Но это песня из другого репертуара.
В другой раз Астахова, опять же по пьянке, несколько борзых ранее судимых попытались прижать в маленьком общежитии железнодорожников на улице Краснополянской, когда он с дружинниками пошел проверить поднадзорного Гурова. Но там он вместе с дружинниками, выломав из забора кол, так им отходил покушавшихся, что даже доставлять в опорный после такой «профилактической» беседы не понадобилось. Сами, осознав свою дурость и смутную будущность перспективы проживания на поселке, на следующий день пришли с извинениями. А повинную голову, как известно, меч не сечет. Михаил Иванович был хоть вспыльчив, но и отходчив, зла не держал.
В общежитии на Обоянской завел в скором времени внештатников и пару доверенных лиц. Последних, как раз из числа тех, кого учил уму-разуму в угловой комнатушке общаги.
Так, что опыт наведения порядка у участкового Астахова был порядочный.
— А что это ты печатаешь? — перевел разговор старший участковый в другое русло. — И где наш многоуважаемый Сидоров Владимир Иванович?
— Где Сидоров, не
На первом этаже названного участковым дома, в квартире сто девятой проживали сестры Банниковы. Фекла и Мария. Обоим уже стукнуло по пятьдесят. Обе уже не раз были судимы за спекуляцию и самогоноварение. А сколько раз подвергались административной ответственности, то и со счета давно сбились. Но хоть и присмирели в последние годы, однако, законопослушными гражданами становиться не собирались. По-прежнему приторговывали самогоном, который гнали не у себя в комнатушке, а где-то на стороне, чтобы участковый ненароком не засек; время от времени предоставляли свою жилплощадь то друзьям, то товарищам для группового распития спиртного, в основном, все того же самогона. Иногда позволяли кому-нибудь из своих товарок приводить хахаля для разгона крови.
Вообще-то Фекла жила на улице Бойцов Девятой Дивизии. С мужем. Но так как ее муж был полной копией самой Феклы, только мужского пола, а значит, более пьющий и агрессивный, то она дома почти не жила во избежание лишних побоев, а жила у сестры Марии. Однако и эти меры предосторожности ей не помогали. Фингалы под глазами, то черные, то серо-зеленые, это, смотря как бил, и сколько времени минуло с момента бития, почти всегда украшали сморщенное лицо Феклы.
Так что, хозяйкой квартиры была Мария, или Мара, как звали ее почти все обитатели не только родного многоквартирного малосемейного дома, но и других домов ближайшего квартала.
Соседи Банниковых, кроме Апухтиной Анны Дмитриевны из сто восьмой квартиры, чтобы оградить своих малолетних детей от тлетворного влияния Мариных друзей и подруг, систематически вызывали милицию. И потому они, особенно Мара, соседей ненавидели лютой, почти не скрываемой, ненавистью.
С Апухтиной же, их соседкой по коридору и сестрой по духу, такой же самогонщицей и мелкой спекулянткой, то дружили, то враждовали. Это, смотря у кого были деньги и самогон на данный исторический момент. Если все это было у Апухтиной, то они с ней были не разлей вода, прилипали, как банный лист к одному месту, если же у Апухтиной жидкая и шуршащая валюта кончались, то они ее и знать не желали и гнали от себя в зашей. И, как водится в таких «благородных» семействах, потихоньку «постукивали» участковому друг на друга.
Сестры Банниковы были бездетны, низкорослы и тучноваты. Апухтина ростом тоже не отличалась. Но в отличие от Банниковых была худа, хрома на обе ноги (в детстве болела рахитом и не вылечилась) и имела четырех детей, причем, от разных мужиков, разбросанных по детским домам области.
Все, в тои числе и участковые инспектора милиции, видя этого Кощея в юбке, с заплетающимися ногами, которым можно было детей до полусмерти напугать, недоумевали: кто мог позариться на такое чудо-юдо! Но, как видим, находились. Зарились. И не только взбирались, но и детей клепали. Мальчиков и девочек.