Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
— Однако, Валентин, у тебя странный способ вербовки! — посмеиваясь своими жесткими глазами, проговорил Уткин, через тонкую стенку слышавший весь разговор, входя в кабинет Озерова после того, как оттуда убыл новоиспеченный агент. — Другие различными обещаниями, уговорами, лестью, наконец. Ты же — форменным издевательством.
— Слишком много чести этому «козлу» будет, чтобы лестью растекаться перед ним. Само дерьмо напросилось и пусть знает, что был дерьмом, дерьмом и остался.
— А не круто? Для вербовки-то?
— Не круто. Сам знаешь, что большинство из них — пустышки. Да и те, что не пустышки,
И Уткин, и его начальник из личного опыта знали цену секретным агентам, предлагающим свои услуги. То были люди без чести и совести, без принципов и морали, полностью прогнившие и не признававшие никакого закона, кроме закона силы. Таким ничего не стоило заложить ближнего своего, но и милицейскому куратору могли нож в спину всадить за милую душу.
— Так, может, и связываться не стоило? Чего бумагу попусту переводить?
— Время покажет. Полгода посмотрим, а там и решим. Что мы теряем? Ничего!
— Ну-ну, тебе виднее. Ты начальник — тебе и думать. А наше дело маленькое — руку под козырек и исполнять! — дурачился Уткин.
— Докладываю, — пошутил участковый Астахов, входя в кабинет Паромова с тонюсеньким делом в руке, так как среди участковых никакой официальщины не было и быть не могло — от отделовской всех тошнило. — Бекет прибыл… с надзором. Дело вот от Уткина получил, чтобы оформить в соответствии с инструкцией… — небрежно взмахнул он тонюсенькой папкой-скоросшивателем, в которой лежало несколько не подшитых, а лишь сколотых канцелярской скрепкой листков.
— Не он первый, не он последний… — нейтрально ответил старший участковый, копаясь в картотеке учета неблагополучных семей. Он давно уже собирался навести там порядок, да все как-то руки не доходили.
— Возможно, — усаживаясь на стул напротив Паромова, продолжил Астахов. — Возможно…
Участковые за время совместной работы понимали друг друга с полуслова. Поэтому, услышав неопределенное, недоговоренное «возможно», Паромов оставил карточки семейников в покое и спросил:
— Что еще?
— Да Уткин шепнул по секрету, чтобы на эту сволочь особо не наезжали. Считай, ценного агента приобрели… — Неприкрытый сарказм звучал в словах участкового. — Да знаем мы их ценных агентов — все, как один, двурушники… Наши доверенные лица в сто раз надежней, чем все эти суперагенты хреновы.
— А чего расстраиваешься? Мало ли подобных «агентов» на зону, к «хозяину» возвратили. И ни Уткин, ни Озеров, ни Чеканов Василий Николаевич, ни шефы из управления им не помогли. Так что, пусть он делает свое дело, его шефы-кураторы — свое, а мы с тобой — потихоньку свое! К тому же не исключено, что может не пройдет и полгода, как от его услуг откажутся. Сам же говоришь: двурушники. Так что оформляй дело и готовься.
— Все это верно, да лишней возни не хочется и напрасной траты нервов. Говорят, нервные клетки не восстанавливаются, — невесело пошутил участковый и пошел в свой кабинет, буркнув напоследок себе под нос:
— Ладно, поживем — увидим…
Почти так, как сказал совсем недавно Озеров Валентин Уткину Виктору.
— Михаил Иванович, — «притормозил» его Паромов, — а что у нас с теми освобождаемыми из колоний,
— Не все, но многие прибыли, — ответил участковый. — Например, Сухозадов уже прописан и живет на Обоянской. А что?
— Да так. Интересно вдруг стало: как в колониях реагируют на наши последние отказы.
— Как и положено, — отозвался Астахов. — Никак! Людей свыше срока на зоне держать не будешь.
— Так-то так, — согласился старший участковый, — но лучше бы было, если бы освобождаемых направляли туда, откуда они поступили. Справедливо бы было.
— Да какая разница, — отозвался на это Астахов. — Одним судимым больше, одним меньше…
И пошел к себе.
«Не скажи, — подумал вяло Паромов, — разница всегда есть».
Старший участковый не ошибся. Не прошло и полгода, как нужда в услугах Бекета у начальствующего состава отпала. По всей видимости, он и не собирался корячиться на правоохранительные органы, а лишь выторговывал себе время и послабления. «Зоновские университеты» не прошли даром, и к его природной хитрости добавился опыт зэка.
«Ври, изворачивайся, «лепи горбатого» — гласили законы антимира. И он «лепил», врал, «бросал лапшу на уши». То есть, делал все, чтобы как можно дольше находиться на свободе.
Поступила команда: активизировать контроль и упрятать как можно быстрее Бекета за высокие заборы с колючей проволокой. Но за эти полгода Бекет, водя за нос Уткина и Озерова, регулярно снабжая их если не откровенной дезой, то заведомой туфтой, погулял в свое удовольствие. Даже успел сифилис от какой-то полубродяжки Лены, ублажавшей всех судимых на поселке резинщиков и в его окрестностях, и давно забывшей, где ее родной дом, подхватить.
Его неоднократно то один участковый, то другой, вытаскивали из притонов, доставляли в отдел, оформляли по «мелкому», но в спецприемнике административно арестованных он не задерживался: тубиков с открытой формой туберкулеза там не содержали. Потом к туберкулезу добавился «сифон» — так на милицейском жаргоне именовался сифилис — и Бекета уже не только на сутки нельзя было отправить, но и поместить в медвытрезвитель было проблематично. Специальных камер для подобных бациллоносителей действующими инструкциями не предусматривалось, а в общие камеры помещать запрещалось.
На воле ходи где угодно и кого хочешь, заражай, но в административной изоляции — не смей!
И Бекет отлично пользовался этой несуразицей, а точнее, прорехой в законодательстве. Первые полгода, когда материалы о нарушении им правил административного надзора до суда не доходили, придерживаемые Озеровым в надежде на ценную информацию, да так и «чахли» по истечению срока действия.
Чтобы привлечь поднадзорного по статье 198-2 УК РСФСР, то есть за злостное нарушение установленных ограничений, его сначала надо было дважды через суд «притянуть» к административной ответственности. А там, то сами милиционеры простили, то срок давности истек, то судья усмотрел нарушения в милицейском иске и отказал в наложении административного наказания — и оставался поднадзорный на свободе. Правда, до поры до времени…