Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
– Эй, Фань! На что это ты сделала стойку? – спросил Лева.
Сегодня они были вдвоем: Анна Борисовна принимала своих больных во вторую смену.
На следующий вечер после обеда Фаня предложила брату:
– Пойдем пройдемся. Сегодня кончим с реконструкцией. – Им оставалось немногое.
Спускаясь по узкой, неудобной лестнице, они молчали. Во дворе сестра сказала:
– Проверено: золото. Шлих с приисков.
Они вышли на узкую, полную движения
Красота была какой-то врожденной потребностью Фани, что проявлялось во многом. Накрывает на стол, брат хочет помочь.
– Левка, не мешай!
Он не умеет: бахрома скатерти не так свесится, тарелки окажутся не на месте. Смешно! Стул и тот нужно «поставить». Книга должна поместиться в шкафу или на полке именно так и не иначе.
Иногда шутя, а порой и серьезно мать сопротивлялась слишком назойливой «эстетической тирании», потом уступала дочери, и в маленькой квартирке Кацманов ничего нельзя было переместить без Фани.
На полке, сзади продавца, очень долго стояла бронзовая группа. Старинная французская, чу?дной работы. Наверное, гениальный и безвольный скульптор из «Кузины Бетты» Бальзака умел делать такие. Две женщины держат нарцисс, в чашечку которого, конечно, позднее пристроили электрическую лампочку. Когда вещь исчезла, Фаня очень огорчилась.
Порой, если не удавалось рассмотреть цену на ярлыке, девушка спрашивала. Лева стеснялся.
– Зачем? Ведь мы не будем покупать.
– Посмотришь, какие у меня будут красивые вещи, когда я начну зарабатывать сама! У меня в комнате все будет только красивое. И буду спрашивать, ничего особенного. Продавцу не трудно ответить.
Сегодня, зимним вечером, в туманной дали за стеклом витрины казались какими-то неестественными, не живыми и вещи и профиль продавца.
Продавец, старый, бывалый человек, знал в своей жизни много произведений большого искусства. Он любил настоящие вещи и понимал в них толк. Его тянуло к молодой красивой девушке, которая, он отлично знал, не может ничего купить. Старый бездетный холостяк. В его чувстве к незнакомой девушке было что-то отцовское. Он и в молодости был не навязчив. Будь Диана, как он поэтично-старомодно звал для себя девушку, чуть посмелее, он рассказал бы ей так много замечательных историй о прекрасных вещах, которые он видел и любил когда-то, любит и сейчас. И только. Больше ему ничего не нужно.
Краем глаза он заметил девушку. Сегодня он осмелится. Он расскажет Диане о «Кохиноре – горе Света», о «Санси», об «Орлове» и «Полярной Звезде», и о самом крупном алмазе в мире – три тысячи тридцать пять каратов! – совсем недавно, в 1905 году, найденном в Африке. Э, камни не старятся, как люди! Расскажет о чудесной, мучительно-трудной работе гранильщиков. Их имена кое-как помнят лишь специалисты, потому что деньги
Может быть, сейчас она войдет.
Нет. Прошла мимо!..
– Сегодня я весь день думала об этом.
– Я тоже.
– Но ты еще не мог быть уверен.
– Ты свое дело знаешь, Фань, – без лести возразил брат. – Я знал, ты не ошиблась.
Молодые Кацманы были сдержаны, немногословны, особенно если дело касалось чего-то серьезного. Это было результатом тяжелых лет раннего детства, проведенного в скитаниях эвакуации, следствие полуголодной, беспорядочной жизни среди чужих, когда мать, разрываясь между работой, очередями и добыванием продуктов, была вынуждена оставлять своих маленьких в одиночестве на долгие дни.
– Ну, – начал Лева перед громадой Центрального театра Советской Армии.
– Стой, – перебила сестра. – Не торопись. Это слишком важно. Не нужно сбивать друг друга. Понимаешь? Нельзя подсказывать. Я написала, на кого думаю. Пиши и ты. У тебя есть бумага и ручка?
Совпадение имени их не поразило.
Они обошли театр кругом и поднялись по широким ступеням. Среди колонн пусто, пьеса уже началась. С площади они казались молодыми людьми, пришедшими на свидание.
– Он просыпал, – сказал Лева. – Потому что на него это похоже. Потому что кроме некому. Потому что мы не сговаривались. Ты здорово придумала, Фань!
– В институте говорят, что на приисках бывают кражи, – сказала сестра. – Он приезжает в Москву торговать краденым. Я помню: каждый раз, когда он приезжает, он возится и пыхтит в ванной. Я очень помню! – Фаня первый раз повысила голос.
– Ловко придумано! – с яростью подхватил Лева. – Он боялся держать золото на себе. Умыться с дороги! За ним пришли бы к нам, и он свалил бы на маму. Мерзавец!
– Жаба! – сказала сестра.
Они замолчали. Брат неловко взял девушку под руку:
– Не проговорись маме.
– Ты дурак, Левка!
– Ладно. Я хотел сказать, что он ее брат.
– А твой дядя.
– Я в этом не виноват.
– И мы с мамой тоже.
– Мне он всегда был отвратителен с его разговорами.
– И маме тоже.
Издали показалось бы, что они спорят. Они спустились и пошли к дому.
– Нужно кончать работу.
– Сегодня кончим.
– Как хорошо, что мы это придумали!
– Очень хорошо!
Пропуская троллейбус, они остановились на площади.
– О чем ты сейчас думаешь? – спросил Лева.
– О папе. Когда его мучили, другие служили фашистам. Такие… – быстро ответила девушка.
– И я думал об этом, – сказал Лева.
Брат и сестра были очень близки, зачастую их мысли совпадали, и они любили совпадения. Отца они не помнили. Для них Исаак Кацман стал символом всего лучшего, всего высокого. О нем они говорили и думали без боли, с гордостью.