Антология современной швейцарской драматургии
Шрифт:
Когда я видела его в последний раз, он только и успел крикнуть: «Увидимся в аду. Все красавицы там, внизу. Адью!»
Ты спрашиваешь меня, кто такой Джакумберт. Как тебе сказать? Джакумберт просто мужик с Галиньеры. Галиньера — горный лабиринт. Галиньера — там, где даже куры имеют пастуха.
Ты пройди когда-нибудь через перевал. Увидишь всю скудость почв и словес. Может, почувствуешь призрачную душу того человека из плоти, которого я называю Джакумберт.
А если почувствуешь, значит, ты и есть Джакумберт. Или Альбертина.
Джакумберт сдвигает шляпу на макушку. Равнина Джакумберта не интересует. Piano della Greina Она внизу.
Джакумберт слышит, как она шепчется, переговаривается, жует. Джакумберт прислушивается к Пастырю, к долине, к ее шелесту, журчанью, рокоту. Дух и долина никогда не умирают.
ДЖАКУМБЕРТ. Длина моей кошки — ровно 74,5 сантиметра. При этом на хвост приходится 24 сантиметра, на голову и туловище — 41 сантиметр и на самый длинный волос в усах — 9,5 сантиметра.
Кошка очень удивилась, когда в одно прекрасное утро я принялся ее измерять. Он потерлась о двухметровую палку и в конце концов согласилась на процедуру. Потом потянулась, зевнула, изогнулась, прыгнула через порог во двор, немного подождала, махнула хвостом, прищурилась, два раза почесала лапой за ухом (такая у нее привычка), умылась по-кошачьи и в миг пропала, и пропадала до поздней ночи, так что мне пришлось вставать и впускать хитрюгу. Уж если что втемяшится ей в голову, она нипочем не уступит.
Вот беда, кошка на глаза не показывается. С чего бы? Ведь она всегда являлась, хотя бы пожрать и поспать.
АЛЬБЕРТИНА. Ничего твоя кошка не скажет, Джакумберт. И пес твой ничего не скажет. Но когда-нибудь ты увидишь, что им было что сказать, только они не могут и должны молчать.
ДЖАКУМБЕРТ. Эй, кошка, где ты шлялась?
Кошка ничего не говорит, трется о мои ноги, лакает молоко с блюдца, чистит усы, свертывается клубком рядом с собакой. Кошка с собакой и собака с кошкой.
АЛЬБЕРТИНА. Он гордился своей дочкой, которую прижила от него одна замужняя. А еще больше гордился тем, что имел ребенка именно от нее, что плевать ему было на мораль и закон и что никто ничего не заметил. Так что он, во-первых, потешился в свое удовольствие, а во-вторых, позаботился о своей породе, чтоб не вымерла.
Я знаю, зачем он рассказал это мне: чтобы от меня все все-таки узнали.
ДЖАКУМБЕРТ. Нет ничего лучше, как ходить босиком. Хоть оно и опасно. Как говорится, на кривой елке ворон каркает. Недаром попы, пока могли, запрещали ходить босиком.
Босиком — по болоту любви, босиком — по мокрой траве пастбища, альпийского луга, по ночной росе, когда влага пузырится между пальцами ног.
Как говорится, на кривой елке и ворон охрипнет.
Попы свое прокаркали и охрипли. Баста.
АЛЬБЕРТИНА. Какой же ты дурак!
Джакумберт не пришел на мою свадьбу.
ДЖАКУМБЕРТ. По старинному обычаю и закону, пастуху место в Альпах…
АЛЬБЕРТИНА. …написал он моему жениху в ответ на приглашение. И мой жених сказал, что понимает и не обижается, и дело было улажено. (Джакумберту.) Где твоя скотина, Джакумберт? Понятия не имеешь. Потерял надзор.
Ты еще в своем уме?
Даже Господь Бог не слышит той бессмыслицы, которую ты вопишь вслед своей скотине, потому что там, наверху, никого нет, Джакумберт. Так что, хренов пастух, можешь вопить, сколько хочешь.
Твои друзья, один за другим, понаделали со своими подругами детей. Только ты становишься все более одиноким, Джакумберт.
ДЖАКУМБЕРТ. Да, все вы выходите замуж и больше со мной не здороваетесь. Торопитесь украдкой, по-быстрому, сделать покупки, не улыбнетесь мне, не подмигнете. Нехорошо. Нельзя так себя вести. Вы становитесь мамашами, батрачите на мужей. К вам прикоснуться боязно, даже под столом. Замужем все вы черствеете.
Может, как раз сейчас твой жених надевает тебе на палец кольцо, и вы повторяете за пастором слова обета, который никогда не сможете исполнить.
Вы для меня мертвы, а я для вас. В замужестве любовь кончается. Влюбились, вышли замуж, пиши пропало.
МУЗЫКАНТ. Кстати, о попах, Джакумберт. Пастор просил тебе передать, что был наверху, исполнил свои обряды и передает тебе привет. И полицейский тоже там был и взял твои анкетные данные…
ДЖАКУМБЕРТ. …и тра-ля-тля и тру-ля-ля и передает тебе привет.
МУЗЫКАНТ. Точно.
ДЖАКУМБЕРТ. Это не в счет. Если пастор желает благословить скотину, ему положено прийти ко мне в горы, а не вещать свои благословления, все чохом, с парковки в долине. А полицейский, кретин этакий, пусть поцелует меня знаешь куда? Если поп такой нежный, что не может подняться в Альпы и сделать свою работу, как положено по совести, то уж лучше я сам благословлю свою скотину, а заодно и Альпы. К черту этого пастора и этого полицейского. И вообще, все, кто на букву п, — симулянты. Ленивый пастор, полицейский, лысые политики. Да еще пунтеглий, этот мерзкий ветер, смертельный для овец. Он снова и снова косит мои стада только потому, что пастор не дает себе труда пристойно, как положено, благословить мои Альпы.
АЛЬБЕРТИНА. Сбавь обороты.
ДЖАКУМБЕРТ. А все-таки интересно, почему благословение не волнует скотину. Ничуть. Овцы продолжают пастись, блеять и роптать. Ведь они доверяют Джакумберту, а я делаю, что могу, и без благословения святой церкви.
ДЖАКУМБЕРТ.
Путник, ты поднялся в Альпы, Вспомни тех, кто здесь подолгу Служит, не сходя в долину. Тех, кто пост не оставляет Ни в хорошую погоду, Ни в ненастье, ни в жару, Кто под снегом замерзает, Кто под градом коченеет, Спит без женщин, согреваясь Лишь глотком хорошим шнапса И затяжкою бриссаго. Вспомни, путник, и об овцах, Зажимающих хвосты Между задними ногами. Аминь.