Антология восточно-христианской богословской мысли, Том II
Шрифт:
Впрочем, настойчивое употребление Стифатом понятия «одушевленности» применительно к квасному хлебу, не исключено, имело у него и еще одно измерение. Возможно, прп. Никита считал, что квасной хлеб, «живой» и «одушевленный», представляет собой символ того, что мы причащаемся в Духе не только обожен–ной плоти (т. е. телу) Христа, но и Его обоженной разумной душе, которая (не важно, идет ли речь о Христе умершем или уже воскресшем) оставалась принадлежащей той же ипостаси Сына Бо–жия, Которой принадлежит и тело [1263] . Таким образом, прп. Никита, а вслед за ним Петр Антиохийский верили, что во Святом Духе мы причащаемся всего Христа — Его обоженного тела, души и Самого Божества; и полнота Его обоженной человеческой природы, неотделимой от природы Божественной, символизируется квасным («одушевленным») хлебом.
1263
Так, игумен Дионисий (Шленов) отмечает в своем докладе, посвященном спору об опресноках: «Поскольку опресноки именуются «бездушными»… под закваской подразумевается человеческая душа Спасителя. Хотя Стифат в антилатинских трактатах не делает акцента на «психологии» воплотившегося Бога–Слова, в пятом обличительном антиармянском слове, написанном несколькими годами ранее, он прямо сравнивал закваску с душой: «Итак, должно знать, что вы, армяне, ведущие претруд–ную и подвижническую жизнь, соблюдая опресноки, впадаете, того не разумея, в ересь Аполлинария. Ибо он сказал, что Христос воспринял ог Девы Марии только бездушное и неразумное, мертвое тело. И те, которые вкушают опресноки как вмес гообразное тела Христова, вкушают мертвую плоть, а не живую. Ибо предварительная закваска становится для смешения [чем–го] вместо души, а соль — вместо ума. Не имея этого, опреснок является мертвым и неразумным, делая таковыми же вкушающих его, бесчувственно впадающими в нечестие и ересь Аполлинария» (Диалексис. Ангидиалог 4.2). В полемике с латинянами квасной хлеб означает прежде всего приобщение одушевленной и живой человеческой плоти Спасителя» (Догматическая сторона споров об опресноках… С. 7). Понятно, что слова Стифага: «Впадаете, того не разумея, в ересь Аполлинария» — не имеют в виду, что противники действительно аполлинариане, т. е. что он так думал, но лишь то, что по тому, какой хлеб они употребляют для Евхаристии, можно заподозрить их в аполлинарианстве; т. е. если квасной хлеб подчеркивает причащение «живой» и одушевленной плоти Христа, то символизм опресноков этому не удовлетворяет. Гумберту «на ходу» пришлось придумывать, каким образом в латинской практике символизируется разумная душа. Он делает это уже в «Диалоге» в ответ на обвинения Льва Охридского: «Римская и Западная Церковь приносит изготовленный служителями алтаря в секретариуме опреснок, приготовленный из зерен пшеницы и чистой воды с помощью огня–в обозначение того, что мы веруем и почитаем в одном Лице Богочеловека Иисуса Христа, Посредника между Богом и людьми, три совершенные субстанции: человеческую — то есть плоть, душу разумную, и Бога — Слово Божие. <…> Эти две субстанции Слово Божие от самого начала — девственного зачатия — надлежащим образом восприняло и посредсгвом теплоты (calore)
Итак, если Стифату в этой полемике было важно подчеркнуть, что тело Христово и кровь Его были исполнены животворящей силы Духа и что верующие причащаются всего Христа, что, по его мнению, и символизировал квасной (т. е. «живой») хлеб, то Гумберт, во–первых, выступал против приписываемого им Никите утверждения, что душа Христа осталась в Его обоженной плоти [1264] , а во–вторых, против действительного утверждения Стифата, что из живого и теплого тела Христа вышли теплые кровь и вода, не обращая внимания, точнее, не поняв, что Стифат обосновывает это пребыванием Святого Духа на плоти и крови Христа. В свою очередь, Гумберт не просто подчеркивал, что Христос воистину умер и душа Его отделилась от тела, но добавлял к этому некоторые подробности о теле Христа после смерти, нацеленные против выражений Стифата о «жизни» этого тела и «жизни» и «теплоте» крови Христа: «Если Христос был пронзен копьем тогда, когда прошел уже девятый час и было уже поздно, то та кровь естественно не была теплою во всем, давно уже мертвом и холодном теле. Если же она согревалась каким–нибудь образом, то почему Евангелие умолчало о таком чуде и о такой тайне? Вот почему мы желаем, чтобы вы, посвященные в такое новое таинство, сказали нам: кровь только, или только вода, или вместе и то, и другое были теплыми» [1265] . Не стоит торопиться и на основании этого пассажа Гумберта делать вывод, что он учил о тлении тела Христа, а византийская сторона в лице Стифата и других учила о его нетлении [1266] . Такого учения ни у Гумберта, ни у латинян в целом не было [1267] .
1264
Оснований считать, что Стифат или кто–либо из визангийцев отрицал истинность смерти Хрисга по плоти, конечно, нет. Хотя надо сказать, что выражения некоторых византийских канонистов, толковавших чин теплоты вслед за Стифагом, выглядят несколько двусмысленно. Так, у Вальсамона читаем: «[Теплота] вливается в удостоверение того, что истекшие из святого бока Господа нашего Иисуса Хрисга кровь и вода суть животворящие и не мертвые. <…> Ведь неестественно, чтобы из мертвого тела выливалась теплая кровь, а из тела Господа и после смерти теплые кровь и вода истекли, как из животворящего Тела животворящие» (Толкование на 32–е правило Трулльскою собора: PG 137, 620—621) (ср. у Матфея Властаря (XIV в.): «Латинянам не должно обвинять нас, если к концу священнодействия мы вливаем теплоту в чату, ибо она не изменяет соединения вина и воды в чаше, так как не есть что–либо отличное по природе от влитой прежде воды, а только уверяет в величии чуда, чтобы и вкусом убеждать нас, что не из мертвого, а из живого тела истекла кровь и вода, ибо из мертвого обыкновенно не истекает дымящаяся кровь, а из тела Господня, как живого и животворящего, истекло животворящее, то есть кровь и вода» (Алфавитная синтагма. К, 8: PG 144, 1360—1361, цит. по изд.: Алфавитная синтагма М. Властаря / Пер. с греч. свящ. Николая Ильинского. Симферополь, 1892. Сс. 249–250, курсив наш). Как отмечает М. М. Бернацкий, терминологически более точно формулирует эту идею свт. Симеон Фессалоникийский: вливая теплоту, священник свидетельствует, «что хотя Господне Тело и стало мертвым после отделения от него божественной души, осталось все же животворящим, гак как Божество не разделилось с ним, и ни одно из действий Святого Духа не отделилось [от него] (Разговор о святых священнодействиях и таинствах церковных: PG 155, 741)» {Бернацкий М. М. Спор об опресноках… С. 625).
1265
Will С. (ed.). Acta et Scripta… P 139, цит. по изд.: Че.4ьцов М. Полемика между греками и латинянами по вопросу опресноков в XI–XII веках. СПб., 1879. С. 289.
1266
Такое мнение встречается, например, у архим. Киприана (Керна) в его сочинении 1946 г. Приведем пассаж из последнего, который повлиял, видимо, на многих, кто повторяет это на наш взгляд необоснованное соображение: «Кардинал, олицетворяя западное богословие, учил о тленности Тела Спасителя. Сам Гумберт, западное богословие и современный нам ученый Грондис видят в учении Никиты Стифата, а следовательно, и в нашей литургической традиции возврат к афгардокетам, т. е. ереси Юлиана Галикарнасского» {Киприан (Юрн), архим. Евхаристия. М., 2001. С. 286). Керн ссылаегся на сочинение Грондиса: Grondijs JLH. L'iconographie Byzantine…
1267
По мнению М. М. Бернацкого, согласно Гумберту, тело Христа тленно и потому умерло, но не увидело истления в силу ипостасного соединения природ. Бернацкий ссылается при этом на тексты Гумберта в изд.: Will С. (ed.). Acta et Scripta… P. 108 и PL 143, 1217 {=Will С. (ed.). Acta et Scripta… P. 258). To есть Гумберт здесь излагает традиционное церковное учение, которое имеется, например, у Дамаскина и многих других отцов.
Между тем слова Гумберта о том, что тело Христа, как и Его кровь, были «холодны» после смерти, действительно расходились со словами Стифата о том, что они были живыми и теплыми. При этом в первой части этой цитаты Гумберт говорит о естественной (жизненной) теплоте крови, которая, как он считал, возможна лишь при работающем сердце и кровообращении: «naturaliter calidus non fuit» {естественно не была теплою) [1268] . Ясно, что смерть предполагает остановку сердца, так что здесь возразить нечего. Впрочем, Гумберт, ссылаясь на отсутствие упоминания об этом в Евангелии, не признавал и что плоть и кровь Христа по смерти были «согреваемы» с0^»гъестественно: «Если же она согревалась каким–нибудь образом, то почему Евангелие умолчало о таком чуде (miraculum) и о такой тайне (sacramentum)?» [1269] \ Но это не значит, что Гумберт учил об истлении тела Христа. Кроме того, следует отметить, что, говоря о плоти и крови Христовой, подаваемой в .Евхаристии, Гумберт вполне определенно исповедует, что она животворяща и исполнена Святым Духом и «теплом» живого Бога: «Мы подтверждаем, что Господь Иисус назвал телом Своим в Новом Завете благословенный и преломленный в Его воспоминание хлеб. И что всякий такой хлеб оживотворяет и дает жизнь миру, как полный Духа и теплоты (calore) живого Бога» [1270] . В другом месте «Диалога» Гумберт использует термин calor в отношении Божества: «…Эти две субстанции [т. е. плоть и разумную душу] Слово Божие от самого начала — девственного зачатия — надлежащим образом восприняло и посредством теплоты (calore) Своего Божества как бы посредством огня соединило и соугвердило Себе» [1271] . Итак, то, что Гумберт подтверждает, что плоть и кровь Христа, подаваемые в Евхаристии, исполнены Духом и «теплотою» живого Бога, не отменяет того, что плоть и кровь Христа по смерти он считал «холодными». Нельзя сказать, что Гумберт отрицал действие Божества на тело Христа как таковое (ведь оно, по Гумберту, не увидело истления), но он просто не знал такой литургической практики (чина теплоты), толкование которой дал Стифат, и не верил, что Божественное действие поддерживало тело и кровь Христа «теплыми» [1272] , животворило сами «ткани» Умершего. Для прп. Никиты же нетление и обожение плоти и крови Христовых были неотделимы от чуда сохранения их «теплыми» и «живыми». То есть Христос, по Стифату, не просто «не разлагался», но был исполнен жизни, доставляемой Святым Духом, и именно это, как считал прп. Никита, и символизируют квасной хлеб и теплые вино и вода.
1268
См.: Will С. (ed.). Acta et Scripta… P. 139 (наблюдение М. М. Бернацкого).
1269
Ibid., p. 139, цит. по изд.: Чельцов М. Полемика между греками и латинянами… С. 289, курсив наш.
1270
Will С. (ed.). Acta et Scripta… P. 99.
1271
Ibid., p. 108. Замечено в переписке с нами М. М. Бернацким.
1272
М. М. Бернацкий обратил внимание на то, что в кратком сочинении «Fragmentum disputationis adversus graecos» Гумберт пишет: «Неужели для [человеческой] природы свойственно, чтобы принадлежащее ему [Христу] мертвое тело было теплым, когда в нем нет жизни, когда жизненная теплота уже ушла? Но может быть, Тело Владычнее имело такую привилегию. Чем докажете? Где вы прочитали [об этом]? Какое писание [об этом] учит? (Nunquid habet natura ut corpus ejus mortuum caleat, cum in eo vita non fuerit, cum jam vitalis calor recesserit? Sed forsitan hoc privilegium habuit Dominicum corpus. Unde probatis? Ubi legitis? Quae scriptura docet?)» (Ibid., p. 258). По мнению Бернацкого, здесь Гумберт может намекать на то, что Стифат впадает в афгартодокетизм и отрицает единосущие тела Христа нашему (делает его исключительным). В свою очередь, согласно В. М. Лурье, учение о нетлении тела Христа по смерти и объяснение истечения крови и воды в византийской патристике с XI в. сходно с учением монофизитов времен Филоксена Маббугского (см.: Ауры В. М. {приучастии Баранова В. А.) История византийской философии… С. 193).
Другой момент, который в связи с полемикой Стифата с Гум–бертом подчеркивает ряд ученых, состоит в том, что, по мнению, кажется, впервые высказанному о. Иоанном Мейендорфом, «византийцы понимали евхаристический хлеб как обязательно единосущный человечеству, в то время как средневековое латинское благочестие подчеркивало его «неотмирность»» — т. е. для византийцев, как полагает Мейендорф, «использование обычного хлеба, тождественного хлебу, используемому в повседневную пищу, было знаком истинного воплощения» [1273] . Что же касается латинян, то, вероятно, развивая это соображение Мейендорфа, В. М. Лурье утверждает, что Гумберт, отстаивая опресноки, исходил из иной христологии и евхаристического богословия, чем Стифат, и считал, что «для Евхаристии нужно брать хлеб особый [опреснок] именно для того, чтобы подчеркнуть иноприродность тела Христова человеческой природе. При этом он исходил из физического различия не только между телами христиан и Церковью как Телом Христовым, но еще и между Телом Христовым как таковым и какой–то особой освящающей сущностью, которой он считал Евхаристию» [1274] . Впрочем, такой вывод Лурье делает не столько на основе текстов самой полемики со Стифатом, сколько исходя из «позиции, занятой Гумбертом в те же самые годы в ходе внутри–латинской полемики об Евхаристии против Беренгария [1275] ». Как раз в полемике против Беренгария, утверждает Лурье, «была создана основа сформулированного вскоре схоластического учения о «сущности Тела Христова» — особой сущности, не тождественной ни человечеству, ни Божеству» [1276] .
1273
Meyettdoiff J. Byzantine Theology: Historical Trends and Doctrinal Themes. New–York, 1979. P. 205.
1274
Лурье В. М. Комментарии // Мейендорф И., прот. Жизнь и труды святителя Григория Паламы. Введение в изучение / Пер. Г. Н. Начинкина под ред. И. П. Медведева и В. М. Лурье. СПб., 1997. (Subsidia byzantinorossica 2). С. 443.
1275
Лурье (Там же) ссылается на изд.: Montclos J., de. Lanfranc et Beranger. La controverse eucharistique du Xle siecle. Louvain, 1971. (Spicilegium Sacrum Lovaniense 37). Pp. 171–172 et pass.
1276
Лурье В. М. Комментарии… С. 443.
Совершенно иначе истолковывает этот момент в споре Гумберта со Стифатом М. М. Бернацкий, который пишет: «Полемика кардинала Гумберта с греками проходила на фоне внутрилатинс–кой догматической полемики с Беренгарием Турским, в которую кардинал был вовлечен. Именно поэтому Гумберт, неверно поняв предложенное Никитой Стифатом толкование слов молитвы Господней о хлебе насущном, с особой силой настаивал на подлинности изменения хлеба и вина в Тело и Кровь Христа. Никита Стифат писал в своем «Слове об опресноках…»: «Ведь что есть насущный [хлеб], как не единосущный нам? Другого же нет единосущного нам хлеба, кроме как Тела Христова, так как Он стал нам единосущен по Своему человечеству» [1277] . Но Гумберт в «Опровержении» воспринял интерпретацию Никитой Стифатом слова «насущный» в смысле «единосущный» как отождествление понятий «сверхсущностный» (именно так кардинал Гумберт понимал слово , поскольку в Вульгате в Мф. 6, 11 оно переведено как supersubstantialis) и «единосущный», и поэтому пришел к неверному выводу, что Никита Стифат считал евхаристический Хлеб единосущным обычному хлебу, т. е. отрицал преложение Даров: «Итак, то, что ты сказал, что единосущный (consubstantialem) и сверхсущностный есть одно и то же, — совершенно легкомысленно. Так как, хотя
1277
Michel Л. Humbert und Kerullarios… S. 32.2–323.
1278
Will С. (ed.). Acta et Scripta… Pp. 137–138.
1279
Бернацкий М. М. Спор об опресноках… Сс. 623–624.
Таким образом, объяснению конфликта по поводу отношения Святых Даров к человеческой природе Христа и нашей о. Иоанна Мейендорфа и В. М. Лурье есть серьезная и основанная на первоисточниках альтернатива. Судя по всему, прп. Никита в своей полемике с Гумбертом в данном пункте просто хотел подчеркнуть, что Сын Божий воспринял всю полноту нашей природы (включая разумную душу), символом чего для него выступал квасной хлеб [1280] .
Но Гумберт, как мы уже отмечали, и не говорил, что у Христа не было разумной души, а просто не считал, что ее наличие во Христе обязательно должно изображаться наличием закваски, да и вообще не придавал символизму такого рода серьезного значения [1281] .
1280
Это видно, например, из следующего места: «Те, кго все еще причащаются опресноков, находятся пол сенью закона и едят трапезу иудеев, не разумную и живую [трапезу] Божию и нам уверовавшим людям хлеба насущного и единосущного, поскольку мы научены свыше просить насущного хлеба. Ведь что есть насущный [хлеб], как не единосущный нам? Другого же нет единосущного нам хлеба, кроме как Тела Хрис това, гак как Он стал нам единосущен по плоти Своего человечества. Если же сущность нашего смешения, в которую Логос облекся, одушевлена, вы, стало быть, принимая опресноки, не едите нам насущного и единосущного хлеба. Опресноки же, очевидно, бездушны, как и сама природа вещей явнее научает» (Диа–лексис. Антидиалог, пер. М. М. Бернацкого по изд.: Michel Л. Humbert und Kerullarios… S. 322).
1281
Того же мнения придерживается и Эриксон (см.: Ilrickson J. И. The Challenge of Our Past: Studies in Orthodox Canon Law and Church History. Crestwood, New–York, 1991, pvc. пер.:.
Другое дело, что в ходе этого спора с латинянами, как и спора с армянами, затрагивался еще и вопрос о «ритуальной чистоте» при приготовлении хлеба для Евхаристии. Так, в полемике с армянами прп. Никита начинает обличать последних в том, что они применяют для Евхаристии какой–то исключительный по способу своего приготовления хлеб, обвиняя их, между прочим, в мизоги–нии [1282] , сходной с несторианской: «А вы соглашаетесь с Несторием и в том, что отказываетесь от просфор, замешанных женщинами, полагая, что род женщин всячески нечист». Далее Никита говорит, что Христос позволил женщинам пеленать свое тело, снятое с Креста, и совершить Его погребение, а армяне «не позволяют, чтобы руки женщин замешали и заквасили хлеб, являющийся до того, как он освятился, обычным хлебом » [1283] . Интересно, что и Гумберт высказывает явное недоумение, как это византийцы могут приносить на престол Господень хлеб повседневного употребления и способа приготовления: «Вы употребляете квасной хлеб, приготовленный за какую–нибудь плату каким–нибудь мужчиной или какой–нибудь женщиной, а иногда к жертвеннику Господню приносите хлеб, купленный в общественных тавернах у продавцов, о котором не можете утверждать, что он не был тронут какими–нибудь нечистыми и грязными руками» [1284] . Для прп. Никиты же важен не этот момент «чистоты» в приготовлении хлеба, но его «одушевленность», призванная подчеркнуть полноту человеческой природы во Христе и ее обожение.
1282
Т. e. в женоненавистничестве.
1283
Цит. по изд.: Никиты Стифата, монаха и пресвитера Счулнйскон обители, Обличшельные слова прошв армян / Пер. иерод. Дионисия (Шленова) // Приложение 1 // Аионисий (ill ленов), иерод. Преподобный Никита Стифат и его богословские сочинения. Диссертация на соискание ученой степени кандидата боюсчовия. Сергиев Посад, 1998. С. 274.
1284
Цит. по изд.: Чельцов М. Полемика между греками и латинянами… С. 289.
Таким образом, если исходить исключительно из текстов полемики латинян и византийцев, мы опять имеем дело с тем, что сторонами в их литургическом символизме подчеркиваются разные (но не обязательно противоположные) аспекты догматического учения: латинянами, как писал, например, Доминик Градский (сходную трактовку можно найти и у Гумберта) — чистота и святость человеческой природы Христа [1285] (чему, очевидно, соответствовала и ритуальная чистота в приготовлении опресноков), а византийцами — сам факт принятия Логосом нашей природы во всей ее полноте, как и ее обожение. Из полемических же приемов наиболее употребительными у византийцев были обвинения латинян в «жидовстве» на основании иудейского происхождения опресноков (эти обвинения латиняне всерьез не принимали).
1285
См. прим. 14 и текст к нему. Ср. у Гумберта: Диалексис. Антилиалог {WillС. (ed.). Acta et Scripta… Pp. 107–108).'
Тем не менее в употреблении латинянами опресноков, а византийцами квасного, общеупотребительного хлеба есть еще одно измерение — существенное если не в догматическом, то в церковно–историческом смысле. Русский дореволюционный исследователь, внесший важный вклад в историю изучения полемики об опресноках, Михаил Чельцов высказал со ссылкой на латинского кардинала Бону догадку, что «введение у латинян обычая употреблять опресноки… [связано] с совершенным прекращением в церкви древнего обычая, по которому верующие всегда приносили из своих домов хлеб для евхаристии, и приготовление хлеба перешло в руки клириков» [1286] . Как мы видели, в полемике между Гумбертом и Стифатом Гумберт упрекал византийцев, в частности, в том, что они используют для Евхаристии хлеб, выпеченный обычными людьми. В свою очередь, в Латинской Церкви процесс выпечки опресноков для Евхаристии все более сакрализовался и отделялся от мирян, что соответствует общей для Запада тенденции отделения клира от мирян. Впрочем, это не может служить достаточным объяснением тому, почему на Западе стали употреблять опресноки [1287] . В настоящее время в качестве наиболее вероятной гипотезы относительно причин появления на Западе опресноков выдвигается та, что они появились из желания избежать появления крошек, и кроме того, говорится о желании дать каждому причастнику свою отдельную облатку (опять–таки, чтобы не крошить); наконец, говорится о постепенном отказе от более старой латинской практики intinctio (когда Тело омакиваю г в Кровь и так вкладывают в уста причастнику), как неблагоговейной и чреватой пролитием капель Крови [1288] . Однако все эти «материальные» объяснения появления опресноков не могут считаться вполне удовлетворительными, так как возникает вопрос, почему того же страха появления крошек или пролития Крови не было у византийцев (по крайней мере он не был у них таким, чтобы привести к появлению опресноков). Очевидно, что одними материальными причинами дело не исчерпывается и за различием в обычаях стоит различие в отношении ко Святым Дарам. Первоначально, когда опресноки стали распространяться, на отношение ко Святым Дарам на Западе переносилось отношение к мощам святых [1289] . Затем же, после спора о «реальном присутствии», Святые Дары в Латинской Церкви еще более сакрализуются в качестве особого священного объекта поклонения, помимо литургии и их потребления верными. И хотя этот процесс дошел до своего апогея в XIII в., толчок ему дали споры о «реальном присутствии», имевшие место в XI в. [1290]
1286
Чельцов М. Полемика между греками и латинянами… С. 40.
1287
Чельцов высказывает догадку, что появление опресноков связано с тем, что клир у латинян был неженатым и изготовление опресноков было для мужчин куда более простым и доступным, чем квасного хлеба, который пекли во всем мире главным образом женщины (см.: Там же, с. 41), однако этот довод нельзя считать удовлетворительным, т. к., скажем, у эфиопов хлеб для Евхаристии пекут тоже исключительно клирики, но он квасной.
1288
См.: Snoek G. ]. С. Medieval Piety from Relics to the Eucharist. A Process of Mutual Interaction. Leiden, New–York, 1995. P. 40.
1289
См.: Ibid.
1290
См.: Ibid., pp. 31–59. Как отмечает исследователь, у латинян «поклонение Хосгии стало личной встречей с Иисусом в Его таинствах и со временем почти целиком вытеснило причасгие» (Ibid., р. 59). «Со временем» — эго как раз к XIII в.
Таким образом, употребление опресноков у латинян коррелирует, с одной стороны, с известной клерикаризацией Церкви и отделением клира от мирян, происходившим на Западе в течение всего Средневековья [1291] , но протекавшим значительно медленнее в Византии, а с другой — с процессом специфической сакрализации самих Святых Даров, связанной с целым комплексом культурно–исторических, а возможно и догматических, причин. В различиях «цивилизационного» характера в отношении к Святым Дарам на Западе и в Византии сомневаться не приходится. Но вот стояли ли за этими отличиями существенные расхождения в догматике, в частности в христологии и экклесиологии, как утверждают некоторые авторы [1292] , сказать без дальнейшего серьезного богословского анализа всего контекста полемики (как на Западе [1293] , так и на Востоке [1294] ) нельзя. Другим недостаточно изученным вопросом, который мог бы пролить новый свет на богословское понимание полемики об опресноках, является вопрос о влиянии на полемическое богословие прп. Никиты Стифата богословия его учителя, прп. Симеона Нового Богослова в контексте его учения о Евхаристии и Теле Христовом [1295] в их отношении ко Святому Духу [1296] . Итак, только систематическое изучение вопроса с учетом его западного, восточного и внутривизантийского исторического контекста позволит яснее представить все аспекты этой полемики и понять, насколько она отражала реальное различие в учении, а что в ней было следствием культурного отличия или было обусловлено второстепенными для веры церковно–политическими обстоятельствами и мотивами [1297] .
1291
См., например: Snoek G. ]. С. Medieval Piety from Relics to the Eucharist. A Process of Mutual Interaction. Leiden, New–York, 1995. P. 382. Очевидно, что обязательное безбрачие для духовенства, против чего выступал в полемике с латинянами уже патриарх Фотий, — один из характерных признаков такой «клерикализации» и отделения клира от мирян по самому их образу жизни, чего не было в Византии.
1292
См., например, доклад иг. Дионисия (Шленова): Догматическая сторона споров об опресноках… . Шленов при этом ссылается на Бусыгину, Лурье и Эриксона и рассматривает параллельно полемику Стифата с армянами и с латинянами. Надо отметить, что отличия в христологии между армяиамипитами и халкидонитами были, и есть основания считать, что эти отличия отражаются в употреблении у армян опресноков, а вот отличие в христологии у православных с латинским Западом — вопрос открытый.
1293
См. об этом контексте, в частности, в изд.: Erickson J. Н. The Challenge of Our Past…
1294
Что касается восточного контекста, то, как мы отмечали выше, важнейшим для Стифата был здесь контекст полемики с армянами.
1295
См. об этом, в частости: Реще11. The bread, the wine and immaterial body. Saint Symeon the New Theologian on the. Eucharistic mysteries / / The Eucharist in Theology and Philosophy Issues of Doctrinal History in East and West from Patristic Age to the Reformation. Leuven University Press, 2005. Pp. 131–156.
1296
Насколько нам известно, в ближайшее время должно появиться исследование Дирка Краусмюллера по триадологии прп. Никиты Стифата (в частности, о его полемике по вопросу о Filioque с латинянами); можно надеяться, что оно прольет свет и на соотношение его триадологии с триадологией прп. Симеона и поможет лучше понять пневматологический аспект полемики об опресноках. Эта тема, впрочем, уже обсуждалась в статье Грондейса: GrondijsL· Н. Der Heilige Geist… Статья эта, ценная по постановке вопроса, в ряде моментов требует пересмотра.
1297
Из последних исследований на эту тему можно указать на, к сожалению, бывшую нам недоступной работу: Avvakumov У. Die Entstehung des Unionsgedankens. Berlin, 20Q2.