Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
В стихотворении «Разбуди меня завтра рано…» (1917), обращенном Есениным к матери, петух и другие реалии сельского быта приобретают глубокий второй план – высокую библейность: «Воспою я тебя и гостя, // Нашу печь, петуха и кров…» (I, 116). Такое торжественно-возвышенное и чуть церковное настроение возникает потому, что глагол «воспеть» обладает идущим из церковнославянского языка налетом книжности, а лексема «гость» тянет за собой шлейф старинных значений: от «заморского гостя» – чужестранца в былинах, «торгового гостя» – захожего купца с товарами и до есенинского «неведомого гостя из града небесного». Показательно, что в этом неявном церковном контексте обычная крестьянская изба осенена приближением к церкви, печь – к алтарю, мать – к Богородице, а петух оказывается священным животным, причем единственным, отражающим частичку божественной сути!
Та же символическая ситуация в аналогичном стилистическом исполнении наблюдается в стихотворении 1916–1922 гг., названном по первой строке: «Нощь, и поле, и крик петухов … // С златной тучки глядит Саваоф» (I, 76).
Еще раньше, в 1914 году, подобный божественный «избяной» космос с центром, выведенным в названии – «В хате», уже был сотворен Есениным, и главными фигурами в нем оказывались петухи с курами:
А на лавке за солонкою —
Шелуха сырых яиц .
<…>
Квохчут куры беспокойные
Над оглоблями сохи,
На дворе обедню стройную
Запевают петухи (I, 146).
Как и положено в храме, там ведется церковная служба – кукареканье петухов приравнено к обедне, а «шелуха сырых яиц» неявно отсылает к «пúсанкам» – раскрашенным и узорчатым яичным скорлупкам, подготовленным к Пасхе (это украинская традиция, но украинизмы встречаются как в творчестве Есенина, так и в диалекте с. Константиново). Есенин имел представление об этом ритуальном предмете, ибо в 1914 г. к столетнему юбилею великого украинского поэта написал стихотворение по его мотивам – «Село (Перевод из Шевченко)», где в оригинале есть строка «Село на нашiй Українi // Неначе писанка село» (IV, 356). Заметим: с. Писанка есть в современном Устиновском р-не Кировоградской обл. Украины.
В старославянском (позднее церковнославянском) и, очевидно, в древнерусском языке не существовало различия между петушиными самцом и самкой и все обозначалось едино – «куръ»; поэтому в Остромировом Евангелии время пения петухов названо как «коуроглашенiе»; протоиерей Г. Дьяченко в «Полном церковно-славянском словаре» привел синоним – «пътлоглашенiе», произошедшее от «пътелъ» = «куръ» = «кочьтъ». [1476]
Значение петушиного крика как неразложимого хронотопного знака закреплено в выражении «изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя» [1477] в «Слове о полку Игореве», то есть до тех пор, пока запоют петухи в далеком пока от воинов городе Тьмутаракани (существует и другая трактовка этой фразы, не имеющая отношения к петухам). Известно, что Есенин ценил образность «Слова…» наравне с притчевой метафоричностью Библии.
Петух в народной культуре
В разных русских диалектах обозначение петуха неодинаково, причем «пучки лексем» образуют два полюса – пéвень и кóчет, что является лексическим признаком отнесения местного говора к северному и южному наречиям соответственно. В географически сравнительно близкой от родины Есенина деревне Деулино Рязанского р-на и области петуха называли «кочетóк», «кочетóчек»; узор старинной вышивки крестом в виде черно-красных петухов именовали «кочетки»; о поведении человека, держащегося гордо, с независимым видом, говорили, что он выступает «кочетком»; молодой побег сосны или метелка щавеля также именовались «кочеток». [1478] В пригородных селениях Сапожковского у. в конце XIX века один из вышитых узоров прозывался «кочеты»: на девичьих рубахах «рисунки на их вышивках пестреют звездами, кочетами, ветряными мельницами и разными фантастическими птицами». [1479] В с. Вослебы Скопинского у. особый девичий головной убор называли «петух». [1480] В с. Павелец Скопинского у. в 1920 г. девушки в праздник повязывали «платок “петушком”, на лбу узенькая лента». [1481] В Сараевском р-не выбивающуюся из гладко причесанных волос и приподнятую прядку называли «петух». [1482] На профессиональном певческом жаргоне выражение «пустить петуха» обозначает неправильно взятую (как правило, излишне высокую) ноту. [1483]
В Константинове бытует фамилия Кочетковы – об этом рассказывает местная жительница: «Вы не были на кладбище там? Маму положили мы туда к Есениным, она от Есениных. (…)…А так она вышла замуж за Кочетковых. Моя девичья фамилия Кочеткова». [1484] Другая уроженка, В. С. Гришина, 1891 г. р., сообщила журналисту А. Д. Панфилову о происхождении этой фамилии: «Звали у нас одних Кочетками, я еще маленькая была. Спрашиваю я у бабушки, что это их Кочетками прозывают. Она и говорит: “Ихний дед был приставлен, как мальчишкой был, барских гусей караулить. И гуся прозевал. То ли лиса стащила, то ли кто… Так помещик велел три раза его розгами пороть, а еще заставил на городьбу лезть и кукарекать. И вот с тех пор прозвали его Кочетком. А по нему и все другие его родственники Кочетками или Кочетковыми стали”». [1485] Есенинский символ «Руси – малинового поля» мог быть навеян константиновской детской потешкой «Как во поле дуб стоит…», примечательной оригинальным петушиным образом, который обозначен двойной тавтологической лексемой (такая модель типична для фольклора, но конкретная ее реализация является редкостной): «Малиновый протужок <= прутик> // У кочета-петуха». [1486] Сочетание «кочет-петух» высвечивает его южнорусскую диалектную природу.
Многозначность при смысловой близости понятий «петух», восходящую к изначальному обозначению домашней птицы, демонстрируют «словарные гнезда» в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля и в многотомном «Словаре русских народных говоров». Множество приведенных в них значений можно сгруппировать по основным критериям: 1) растения, цветки которых напоминают своим видом петушиный гребень, – это всевозможные «петушки» – Iris, «певники», Orchis, Cypripedium, Calla, Centaurea montana, «петуший гребень» – Melampyrum cristatum, «петушник» – Rhinanthus crista galli, «петушьи головки» – Lamium purpureaum; 2) строительные детали – «петушки», то есть выступы кирпича в кладке, под наличники и штукатурные украсы; стропила соломенной крыши; 3) «петушок» – общее название витых раковин, улиток; 4) грибы – опенок; 5) пучки травы, оставленные при косьбе; 6) деревянная подставка мотовила для разматывания пряжи; 7) узоры лык вдоль головки лаптей; 8) распутник (арханг.); 9) парная мужская половая железа (арханг.). [1487]
«Этимологический словарь русского языка» М. Фасмера добавляет к списку диалектизмов древнерусские и церковнославянские слова с петушиной семантикой: «кокот» – петух и «кокошь» – курица и петух (отсюда «кокошник»). [1488]
К «петушиным растениям» можно также добавить «куриную слепоту» из семейства лютиковых, но уже по другому признаку: существует поверье, что неосторожное обращение с ядовитым лютиком едким приводит к болезни с тем же названием. Заболевание куриная слепота на самом деле вызывается резким недостатком витамина «А» в человеческом организме и, в свою очередь, получила название по сходству поведения заболевшего человека и птицы: в то время, как петухи с курами устраиваются на ночлег, больной человек с наступлением темноты ничего не видит, хотя зрение возвращается при ярком свете дня. В 1846 г. в Калужской губ. фольклорист-собиратель П. И. Якушкин записал поверье: «Куриная слепота нападает на брюхатых баб. Когда родят – слепота проходит». [1489] «Куриная слепота» обычно настигает людей во время всеобщего голода и всенародной войны (как в начале 1920-х годов, в Гражданскую и Великую Отечественную войны).
Фольклорист А. В. Терещенко в «Быте русского народа» в 1848 г. поместил «устный рассказ» о медянице – иначе курячьей слепоте (не то змее, не то траве): «По мнению народа, она срывается невидимой рукою и знахарями; наводит мертвый сон на того, кто держит ее при себе, потому мстительные суеверы дают пить с нее отвар. Думают еще, что она лишает зрения, кто ее положит себе под голову. Некоторые утверждают, что медяница вырастает из гниения зловредных гадов; что она растет слепою, получает зрение только в Иванов день, и когда увидит человека или другое животное, тогда бросается на него стрелою и пробивает его насквозь». [1490]
В ХХ веке дети играли (и продолжают играть в XXI в.) друг с другом, держа в руке за кончик стебелька сорную колосящуюся траву и прося отгадать, что получится: петушок или курочка. В результате собирания в кулачок и последующего дерганья растения за его зажатую головку стебель отрывался, а оставшаяся верхушка приобретала форму петушиного или куриного гребня. Такая игра бытовала в Московской обл., [1491] соседствующей с Рязанщиной, и Есенин также мог быть знаком с правилами и терминологией этой нехитрой игры.