Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Совсем иначе в 1920-е годы относился Николай Бухарин к петухам – как к примете устаревшего времени, тянущего в прошлое из современности – применительно к городу: «…разводить разужасный “урбанизм”, для которого нет базы (ибо в Москве у нас поют еще петухи)…». [1553]
Петухи для села обязательны как данность, как обусловленность привычным крестьянским укладом, всеми жизненными устоями. И если крик петуха по каким-либо причинам исчезает из деревенского быта, то это признак надвигающейся трагедии. И такая горестная ситуация обрисована Есениным в стихотворении «Ленин» (1924):
Душа сжимается от боли,
Уж сколько лет не слышит поле
Петушье пенье , песий лай (II, 143).
В стихотворении «Ты запой мне ту песню, что прежде…» (1925) изображение домашних птиц носит психологический характер и появляется неожиданный сюжетный разворот, при котором орнитоморфные персонажи наделены душевными переживаниями, свойственными человеку: «Так приятно и так легко мне // Видеть мать и тоскующих кур » (I, 246). Рязанской женщине, как и вообще сельскому человеку, свойственно обращать внимание на поведение кур в своих фенологических наблюдениях. Так, бытовавшая в есенинское время в с. Константиново народная примета использовала образ курочки как мерило будущего урожайного лета: «На Алексея – Божьего человека (с гор потоки) если курица напьется из лужицы, будет урожай хлеба, – если сухо, будет плохо: не родятся хлеб и травы». [1554]
В тот же 1925 год, в октябре, в стихотворении «Синий день. День такой синий…» нет особенных подробностей, и создается впечатление, что в мире есть « петухи да ветер» (IV, 279). Эти петухи и реальные птицы, находящиеся по ту сторону избяной стены от лирического героя – «За окном поет петух » (IV, 279), и воплощение основной человеческой сути, своеобразное определение глубокой и всеопределяющей любви через птичью метафору – «Лишь тебя только, доброй курицы , // Я желаю, далекий петух » (IV, 280). Есенин в разных стихотворениях варьировал важную для него фразу, помещая петуха за различные преграды и пределы (что в творчестве поэта встречается редко): «За окном поет петух » (IV, 279) и «За рекой поет петух » (I, 117). Образ петуха в стихотворении «Где ты, где ты, отчий дом…» (1917) стал формообразующим, так как с его помощью создана кольцевая композиция пятистишия, когда пятый стих является дословным повторением первого, акцентируя внимание на важной детали и задавая настрой всей картине:
За рекой поет петух .
Там стада стерег пастух,
И светились из воды
Три далекие звезды.
За рекой поет петух (I, 117).
Два написанных в черновых автографах (РГАЛИ) друг за другом стихотворения и специально сцепленных в пару – «Метель» и «Весна» (единое время их написания – декабрь 1924, несмотря на «сезонную» разницу в названиях) построены как два последовательных и взаимоисключающих диалога или как полярные пространные утверждения, подверженные влиянию мрачно-зимнего и жизнерадостно-весеннего настроения. Показательно, что в переклички вступают и любимые Есениным домашние птицы: в первом – «А если б вдруг // Запели в мире куры ?» и во втором осуществилось птичье пение – «Привет тебе, // Горлан-петух » (II, 243, 244).
Кукареканье петухов уже само по себе, безо всяких намеков и ассоциаций, без нагоняемых этой звучной картиной мыслей и воспоминаний показывает, что в мире все привычно и спокойно: «Вот опять петухи кукарекнули // В обосененную тишину» (I, 235).
Петух в роли горлана-поэта
Иногда петух своим громким криком в часы отдохновения лирического героя Есенина вызывал у него резкую неприязнь. Об этом прямо говорится в строках стихотв. «Синий день. День такой синий…» (1925:
Ночь проходит. Свет потух.
За окном поет петух .
И зачем в такую рань
Он поет – дурак и дрянь?
Но коль есть в том смысл и знак,
Я такой, как он, дурак (IV, 279–280).
И все-таки, зная обычное есенинское воспевание петуха, этот фрагмент более уместно расценивать как художественный вымысел, забавный иронический эпизод в общей картине поэтического мировидения. В стихотворении «Весна» (1924) Есенин ставит себя на один уровень с домашней птицей, не возвышая себя над ней: «Я нынче, отходя ко сну, // Не поругаюсь с петухами » (II, 155).
Еще более выразительна ситуация, описанная в стихотворении «Метель» (1924):
Я не люблю
Распевы петуха
И говорю,
Что если был бы в силе,
То всем бы петухам
Я выдрал потроха,
Чтобы они
Ночьми не голосили (II, 149).
Такой поэтический мотив кажется чужеродным в лирике Есенина, вроде бы не свойственным поэту, в чьем творчестве петух занимает одну из ведущих позиций. Есенинская петушиная символика вполне самостоятельна и многогранна, а сам образ домашней птицы возвеличен автором и в некоторой степени обожествлен. И враждебное отношение к петуху здесь не художественный вымысел и уж тем более не авторская жизненная позиция. И действительно, при прочитывании последующих строф становится очевидным, что это своеобразный композиционный прием, способствующий разворачиванию сюжета «от противного» и необходимый для вызова чувства сопереживания:
Но я забыл,
Что сам я петухом
Орал вовсю
Перед рассветом края,
Отцовские заветы попирая,
Волнуясь сердцем
И стихом (II, 149).
Полное отождествление лирического героя-человека с домашней птицей, нарочитое неразличение антропоморфной и птичьей ролей – эти художественные приемы позволили поэту без всякого нравоучительного тона, очень проникновенно и тонко подать основополагающие биографические сведения в несколько ироничном ключе. Если пробраться в глубину поэтической мысли Есенина, преодолев налет переносного «петушиного» смысла, то становится очевидным следующее: автор говорит здесь о пророческом даре всякого поэта и о его личной ответственности за судьбу родины в переломную эпоху, пусть даже такая жертвенная миссия совершается вопреки родительским наставлениям и пожеланиям избрать более легкий жизненный путь. Петушиный крик по своей громогласности соотносим с поэтическим рупором, но это сопоставление все-таки неожиданно и потому достигает особого эффекта воздействия.
Конечно, даже не все друзья Есенина знали о сопротивлении его отца при вступлении сына на многотрудную поэтическую стезю, отдавая предпочтение спокойным крестьянским заботам, мастерству ремесленника или учительскому поприщу, к которому, собственно, и готовили юношу. Вот почему из всего «петушиного» фрагмента стихотворения одним неподготовленным читателем (современником Есенина и его другом) оказалась вычленена лишь первая его часть, которая была принята за реальное отношение автора к объекту изображения и получила непосредственный отклик. Г. С. Назаров в письме из Тифлиса от 19 января 1925 г. сообщал: «Ты написал пра питухов стихи, мне очин понравилась. Дарагая Сирёжа, я убил 3 шт. питухов, когда предиш, будиш спакойна спат, питухи не будут тебе безпакойит». [1555] Есенин получил это сообщение и в письме к Н. К. Вержбицкому от 26 января 1925 г. из Батума отозвался о нем так: «Жоржик мне прислал замечательное письмо, где пишет, что он, прочитав мои стихи, зарезал трех петухов » (VI, 199).
Громогласный петух народных песен, детского фольклора и частушек
Образ громкоголосого петуха, слишком рано будящего человека, безусловно, был знаком Есенину и по народным песням. В середине XIX века в Данковском у. Рязанской губ. П. И. Якушкин записал фольклорную переделку стихотворения-пасторали В. Кугушева, поэта и драматурга начала XIX столетия, с характерным началом о побудке петухом спящей с милым молодки (позже в народной необрядовой песне такая трактовка пробуждения будет утрачена):