Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Ю. М. Лотман обратил внимание на рисунок Пушкина к XVII строфе пятый главы «Евгения Онегина» – скачущая мельница, череп на гусиной шее и проч., что набросал поэт среди замечаний и поправок на чистых листах, вплетенных в подготавливавшийся им для отдельного издания экземпляр первой части романа. [1593] Интересно заметить, что фрагмент изображенной Пушкиным картины с немыслимым обличьем чудовищ и их невообразимым поведением за столом обладает явственным сходством (причем даже на уровне лексики) с началом второй строфы поэмы С. А. Есенина «Черный человек», написанной спустя столетие и находящейся в аналогичном «дьявольском» контексте с преобладанием птичьей
…Сидят чудовища кругом:
Один в рогах с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой ……
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красном колпаке,
Вот мельница вприсядку пляшет
И крыльями трещит и машет … [1594]
И
Голова моя машет ушами
Как крыльями птица ,
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек… (III, 188 – Есенин).
Откуда и почему вообще возник замысел придумать столь странный образ, над которым ломает голову не одно поколение есениноведов? На заседании Есенинской группы 24 мая 1994 г. поэт, переводчик и библиофил Ю. А. Паркаев рассказывал: «25 лет назад Рюрик Ивнев показал мне список (его рукой) стихотворения Есенина “Пусть ваш череп на шее тучится, словно коршун на белом пне…”. Удалось установить, что это стихотворение принадлежит Н. Эрдману. Это стихотворение было опубликовано в 1922 году, и Есенин его наверняка читал, и этот образ в сознании поэта мог как-то трансформироваться. “Шея ночи” – это образ очень беспомощный для такого поэта, как Есенин». [1595]
Но Есенин не сразу пришел к образу «шеи ноги». Очевидно, он долго размышлял над поэтическим выражением, чередуя в своем сознании троицу образов: «шея ночи», «шея ноги», «шея-нога». Известно, что в народном музее С. А. Есенина в г. Вязьма Смоленской обл. (директор П. Н. Пропалов) хранится список (очевидно, третий) поэмы «Черный человек», выполненный рукой С. А. Толстой-Есениной: «В этом списке, написанном фиолетовыми чернилами на больших белых нелинованных листах, пожелтевших от времени, десятая строка “Черного человека”, а также вся вторая строфа поэмы имела следующую первоначальную редакцию:
Голова моя машет ушами
Как крыльями птица ,
Ей на шее-ноге
Маячить больше невмочь.
Черный человек…», [1596]
но потом жена поэта произвела стандартную правку – «Ей на шее ноги».
Существуют не только историко-текстологические, но и строго литературоведческие трактовки возникновения этого образа в рамках поэтических фигур и тропов. Например, В. Клепиков анализирует: «Грамматика – рабыня поэзии. И когда поэту надо рассказать, что он “очень и очень болен”, ему мало метафоры “голова на ноге шеи”, он выворачивает метафору. <…> Иначе, стало быть, нельзя было сказать, чтоб боль не выглядела на уровне “рядовой мигрени”, как в “Дневнике поэта” заметил Асеев». [1597]
В очерке «Сергей Есенин» (1926), в связи с гибелью поэта почти целиком посвященном «Черному человеку», Н. Н. Асеев рассуждал: «Так ли прост этот образ сравниваемой с птицей головы? “На шее ноги”. Прозаически следовало бы “на ноге шеи”. “Машет ушами”. Скажут: болезненная фантазия… В том-то и дело, что раз человек заговорил о своей болезни – нужно дать о ней представление, нужно заставить ее почувствовать, эту болезнь. И сложность ее, соответствующую этому сложному облику, который никак не влезает в определение “всем понятной” мигрени». [1598]
Безусловно, Есенин стремился создать совершенно особую зрительную картинку, вроде бы ни на что не похожую и не имеющую аналогов в мировой культуре. Но это лишь на первый взгляд. В русском фольклоре, в частности – в частушечной разновидности с народной дефиницией «страданье», имеется интересная и ни с чем не сообразная картинка: «Как по речке по Криуше // Плывёт хрен – большие уши!». [1599] И хотя текст обнаружен нами в «заветной тетрадке» жительницы подмосковного городка Талдом в 2000 г., в нем заметен любимый Есениным рязанский топоним Криуша (употребленный поэтом в поэме «Анна Снегина»), а жанровая разновидность «страдания» типична для рязанского и вообще среднерусского фольклора и необычна для северной части Московской обл. Вспомните приведенную выше тематически близкую частушку с. Константиново со словами: «Петухи рано встают, // Про хреновину поют». [1600]
Известно, что Есенин бывал в Талдоме, в трех километрах от которого расположена д. Дубровки – родина его друга С. А. Клычкова, у которого поэт неоднократно гостил. Естественно, мы не вправе делать чересчур смелое и бездоказательное предположение: а не Есенин ли распевал это «страдание» и не от него ли в далеком начале ХХ века талдомчане заимствовали и сохранили до сих пор этот фривольный, но полюбившийся им текст? Можно с большей или меньшей долей вероятности утверждать лишь одно: это «страдание» занесено в Талдом выходцами с Рязанщины, некоторые из которых встретились нам в ходе фольклорной экспедиции в августе 2000 г. в Талдомском районе.
В черновом автографе «Ключей Марии» (ИМЛИ) Есенин привел суждение о тривиальности человеческого, пусть даже творческого мышления, особенно по части конструирования: «Еще Гораций Флакк говорил о том, что “к человеческой голове приделать рыбье туловище, а вместо рук прикрепить хвостами двух змей возможно всякому”» (V, 294). И хотя обрисованная фигура сирены, водяницы, речной русалки далеко отстоит от есенинского головоногого и машущего ушами образа, тем не менее внимание Есенина к высказыванию Горация явно указывает на направление его мысли.
В основном тексте и частично в черновике к «Ключам Марии» при рассмотрении генезиса и структуры буквы запечатлен уже более близкий образ головы на шее ноги – почти предшественник: «…нам является лик человека, завершаемый с обоих концов ногами . <…> Голова у него уж не верхняя точка, а точка центра, откуда ноги идут , как некое излучение» (V, 209, 306).
Эта же идея в типологически близком виде высказана Есениным в статье «Ключи Марии» (1918): «Бессилие футуризма выразилось главным образом в том, что, повернув сосну кореньями вверх и посадив на сук ей ворону , он не сумел дать жизнь этой сосне без подставок» (V, 208). Эта мысль оказалась настолько значимой для Есенина, что она же повторена (но за вычетом образа птицы) в рецензии с условным названием «О сборниках произведений пролетарских писателей» (1918): «Такая шаткость строк похожа на сосну с корнями вверх …» (V, 237).