Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Современный исследователь В. А. Коршунков на основе тщательного изучения многочисленных подборок печатных текстов и полевых записей разных регионов России сделал вывод: «Детская потешка о сороке-белобо-ке часто заканчивается словами: “Шу-у, полетели, на головушку сели!”. Такая концовка отмечена также в финале другой известной потешки “Ладушки”, а изредка она встречается и в других сюжетах». [1601] Известно, что Есенин прекрасно знал потешку о сороке: сохранилась фотография, выполненная в Москве в 1925 г. в фотоателье Сахарова и Орлова, на которой изображена группа лиц, среди которых «Сахаров обнимает Катю, а мы <А. А. Есенина> с Сергеем играем в “сороку”» (VII (3), 262). [1602] Правда, в знакомом Есенину с детства со слов матери варианте потешки про сороку нет концовки про головушку (см.
Исследователь С. Н. Кирьянов невольно проявил особое внимание к петуху при анализе «Черного человека», ибо увидел в композиции поэмы четы-рехчастность, отвечающую раннехристианскому представлению о делении ночи на четыре стражи: третья стража заканчивалась в три часа утра, согласно Евангелию от Марка (Мк. 13: 35) носила название «пение петуха» и соотносится со 144–151 строками произведения Есенина. [1603]
Главная тема Есенина – становление новой Родины – вырастает в философскую образность широчайшего охвата и сложного понятийного обобщения, в которой уже не проглядывает никакой остаток предметности. Это представлено поэтом в заглавном стихе и дальнейших строках стихотворения 1917 г.: «О Русь, взмахни крылами …» и «Уж повела крылами // Ее немая крепь!» (I, 109, 111). Данное метафорическое содержание всецело основано на атрибутивном признаке, восходящем к птичьей символике: взмахнуть и повести крыльями, расправить их для грядущего полета.
Петух на «рушниках»
Рассуждая в «Ключах Марии» (1918) о народном орнаменте на крестьянских полотенцах, Есенин говорил об образах деревьев, которые создают растительный узор, важный в мировоззренческом аспекте. Между тем изучение вышивок полотенец южных районов Рязанской обл. (Милославского, Скопинского, Ряжского и Сараевского), проведенное в этнографо-искусство-ведческом плане, свидетельствует о том, что одним из преобладающих художественных образов оказывается петух. Фигура петуха, оставаясь декоративной, наиболее приближается к реалистическому изображению, а определяется по характерному силуэту с выдающимся гребнем. Петух выступает как в соединении с птицами, так и в контаминации (как бы «вырастая» из них). Можно предположить, что петух генетически связан с образом птицы вообще, происходя из условного орнитоморфного орнамента. Вероятно, в прообразе находится представление о душе-птице.
Наблюдается 5 типов петушиных и петушино-птичьих орнаментов: 1) трехчастная композиция, на трех ярусах которой изображены разного вида петухи или птицы, что можно интерпретировать как три уровня бытования души – на земле, в небе и в небесном раю; 2) ряд петухов, перемежающихся растениями, преимущественно деревьями; 3) зеркально расположенные петухи, как бы парящие вокруг основной многозначной фигуры храма или вазы, или человека с поднятыми руками; 4) пара смотрящих друг на друга петухов; 5) одиночный петух условно-реалистического вида, зачастую многоцветный. Обычно фигуры петухов подчинены общему красно-черному цветовому строю полотенец. Если цвет зеленый или синий, то полотенце является траурным или постовым (вывешиваемым в пост). Юг Рязанщины наиболее богат старинными полотенцами, но приведенные данные можно экстраполировать и на «малую родину» Есенина.
Глава 11. Обращение к античности в творчестве Есенина
«Ведь не Еллинские боги горшки обжигают…»
Проблема аллюзий античности в творчестве Есенина – выходца из крестьянского рода и изначально сельского жителя, а потом «крестьянствующего поэта» – удивительна в том плане, что отголоски античной тематики действительно встречаются в сочинениях писателя. Причем они мелькают не как случайные тени и отдаленные силуэты, но придают ощутимый «классический колорит» всему многообразию излюбленных им литературных жанров.
В есенинских сочинениях, как и у многих поэтов, античные мотивы и символика представлены отголосками двух исторических пластов: с опорой на собственно литературу античности (вобравшей в себя мифологию и фольклор) и через посредство позднейших литературных направлений, основавших свою поэтику на античном наследии (особенно характерны в этом отношении и оказали значительное влияние на Есенина классицизм и символизм). В стихотворении «И небо и земля все те же…» (IV, 178) предстает «ложноклассическая Русь».
Парадоксально, но мифологические реликты Древней Греции и Рима оказались известными Есенину уже с детства – и не только путем постижения письменного наследия античности. Они могли быть «на слуху», стать услышанными и воспринятыми из местного фольклора разных слоев общества: ведь не исключительно же с крестьянами доводилось общаться Есенину на Рязанской земле! За пять лет до рождения будущего известного русского поэта, в 1890 году в Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии прислал г-н Востоков «Пословицы и поговорки, собранные в Рязанском, Михайловском и Зарайском уездах Рязанской губернии, существующие во всяких классах народонаселения». В тридцатилистной подборке паремий особенно привлекают внимание региональные и редкостные тексты, некоторые из которых имеют общерусские параллели, например: «Ведь не Еллинские боги горшки обжигают, а тоже мужички их в печь сажают» [1604] – с наполовину сокращенным общеизвестным аналогом «Не боги горшки обжигают». Примечательны и объемные, многословные пословицы, исполненные в витиевато-торжественном стиле и отличающиеся отсутствием широко известных аналогий: «Марс и Паллада с миру сбирают, а Бахус ныне весело ликует и с ним Венера торжествует»; «Прекрасная Клеопатра Антонию приятна»; «Юпитер грозно загремел, Купида и Бахус от страха побледнел». [1605] Возможно, пословицы вышли из среды семинаристов.
Ориентированная на античность литературная и архитектурная стилистика и даже поэтика названий промышленных объектов, наиболее явно и зримо ощутимая в крупнейших российских городах, обратили внимание Есенина и остались запечатленными в его творениях. Революционные события в Северной Пальмире в октябре 1917 года натолкнули Есенина на литературную игру со словом «Аврора», обозначавшим в древнегреческой мифологии богиню зари, а позднее послужившим именованием крейсера в ее честь. В стихотворении «Воспоминание» (условно 1924) из-за нарочитого замещения смыслов в результате взаимообмена эпитетами возникло новое и необычное осмысление уготованного революцией будущего:
И дымом пушечным с «Авроры»
Взошла железная заря (IV, 200).
В критико-публицистической статье «Дама с лорнетом» (условно 1925) Есенин при обращении к З. Н. Гиппиус упомянул литературный журнал, названный в честь одного из мифических подвигов Ясона, который отправился на корабле «Арго» в Колхиду за шкурой волшебного барашка по приказу Пелия, младшего брата отца, захватившего власть и боявшегося человека в одной сандалии (каким и предстал герой): «Ведь Вы в “Золотое руно” снимались также в брюках с портрета Сомова» (V, 230).
Другой известный древнегреческий герой Геракл оказался причастным к образованию Млечного Пути, получившегося из брызнувшего из груди Геры молока, которым та кормила младенца, не зная, что он сын ее соперницы. У Есенина образ Млечного Пути как женской груди включен в маленькую поэму «Пантократор» (1919):
Там, за млечными холмами,
Средь небесных тополей,
Опрокинулся над нами
Среброструйный Водолей (II, 74).
Годом раньше в «Ключах Марии» (1918) скопление звезд на небосклоне и другие космические явления послужили Есенину объяснением ориентиров крестьянского стремления при хозяйственном строительстве: «Красный угол, например, в избе есть уподобление заре, потолок – небесному своду, а матица – Млечному Пути » (V, 194). (См. также главу 14.)