Анубис

Профессор Могенс Ван Андт ненавидел свою профессию. Так было не всегда. Были времена — объективно минуло всего лишь несколько лет, но по ощущению Могенса вечность назад, — когда он ее любил. В глубине души эта любовь все еще теплилась. Строго говоря, сказать, чтобы он ненавидел свою профессию, было бы неправильно. Он ненавидел то, чем вынужден был заниматься.

Могенс Ван Андт был по происхождению бельгийцем, точнее, фламандцем, о чем свидетельствовало уже его имя. Однако по воспитанию и образу жизни он являлся до мозга костей американцем. Так что не удивительно, что он с завидной легкостью занялся новым видом деятельности, а раз занявшись, исполнял ее с педантичной точностью, если не сказать с одержимостью. Все, кто знали его в юности, пророчили ему большое будущее, его учителя были им чрезвычайно довольны, и если бы дело пошло по предсказаниям его университетских профессоров, то самое позднее через пять лет после защиты докторской диссертации он вернулся бы на факультет равноправным коллегой, а его имя, возможно, уже сейчас значилось бы не в одном учебнике или украшало бесчисленные научные статьи в специальных изданиях и другие подобные публикации.

Но судьба распорядилась иначе.

Единственное, где красовались его имя и регалии, были визитные карточки в потрепанном бумажнике, оставшиеся от тех, лучших, времен, да замызганная табличка на двери крохотного, без окон, кабинета в подвале университета Томпсона; университета, о котором никто никогда не слышал, расположенного в городке, о котором никто, живущий в радиусе более пятидесяти миль, не ведал. Бывали дни, когда Могенс совершенно серьезно подозревал, что далеко не все обитатели Томпсона знали, как именуется их город. Не говоря уж о студентах так называемого университета.

Дрова в камине, которые, как ему казалось, он только что подложил, снова прогорели. Ван Андт поднялся, прошел к небольшой плетеной корзине возле камина и подбросил в желтый огонь новые поленья. Поднявшийся столб искр заставил Могенса прямо на корточках отползти на пару шагов и рассыпался перед ним на усеянном прожженными дырочками, но тщательно натертом полу. Профессор встал, отступил еще на шаг и бросил взгляд на старинные напольные часы возле двери. Начало седьмого. Его гость запаздывал.

В принципе, это роли не играло. Ван Андт ничего особого не планировал на вечер. В Томпсоне это было совершенно невозможно. Жалкое захолустье с тремя тысячами жителей и не могло предложить достойных мест времяпрепровождения. Разумеется, здесь имелся обязательный салун, который как по внешнему виду, так и по собиравшейся там публике определенно представлял собой реликт прошлого века. Но профессор, во-первых, чувствовал отвращение к алкоголю, а во-вторых, слыл в городе чудаком и нелюдимом — две его особенности, которые не способствовали посещению заведения, облюбованного в основном простыми рабочими и грубым крестьянским людом. Помимо салуна, в городе находились закусочная с молочным баром и кинотеатр, в котором по выходным крутили голливудские ленты полугодовой давности. Однако два последних стали местом сборищ местной молодежи, так что и то, и другое также не принимались профессором в расчет. Ну и напоследок, здесь было известного рода заведение с красными фонарями и маленькими укромными кабинетами, которые при ближайшем рассмотрении не казались такими уж укромными, к тому же определенно куда меньшими, чем они должны бы быть. А кроме прочего, его дамский персонал и приближенно не соответствовал запросам Могенса, так что он предпочитал раз в месяц отправляться за сотню миль в окружной центр, чтобы посетить тамошний пандан [1] того же толка. Короче говоря, жизнь профессора Могенса Ван Андта двигалась по накатанным, если не сказать унылым, рельсам. Телеграмма, полученная им два дня назад, явилась самым волнующим за многие месяцы событием, нарушившим однообразие его буден.

В дверь постучали. Могенс поймал себя на том, что слишком поспешно отпрянул и поднялся от камина. Сердце его учащенно билось, и ему пришлось взять себя в руки, чтобы с неподобающей торопливостью не подскочить к двери и не распахнуть ее рывком, будто он не солидный профессор, а десятилетний мальчишка, которому рождественским утром не терпится выскочить в залу, посмотреть, что там положил для него Санта Клаус на каминную полку. Но с Рождества минули недели, и сам Могенс был далеко не десятилетним — ближе к сорока, чем к тридцати. Кроме того, он считал не слишком достойным показать своему гостю, как его заинтересовало «деловое предложение», о котором шла речь в телеграмме. Так что он не только изо всех сил призвал себя к спокойствию, но и помедлил лишних четыре-пять секунд, прежде чем нажать на дверную ручку.

Могенсу нелегко далось скрыть свое разочарование. За дверью стоял не незнакомец, а мисс Пройслер, его квартирная хозяйка, — «зовите меня просто Бетти, как все», — сказала она в первый же вечер его переезда, но Могенс ни разу не позволил себе этого, даже в мыслях ни разу, — и вместо тщательно продуманной фразы, которую Могенс заготовил для встречи своего гостя, у него вырвалось лишь разочарованное:

— О!

Мисс Пройслер вскинула правую руку, которой она только что намеревалась постучать в дверь, и погрозила ему пальцем. Потом протиснулась — как обычно, не спрашивая разрешения, — в его комнату.

— О? — вопросила она. — Это что, новая мода приветствовать хорошего друга, мой дорогой профессор?

Могенс предпочел вообще ничего не ответить на этот провокационный вопрос. Ему и так стоило немалых усилий претерпевать назойливость мисс Пройслер, которую она, по всей очевидности, считала за подобающее выражение расположения к нему. Но сегодня выносить это было особенно трудно.

— Разумеется, нет, — чересчур запальчиво и несколько неуклюже ответил он. — Просто…

— …просто вы ждали не меня, знаю, — перебила его мисс Пройслер, поворачиваясь к нему и при этом — что не ускользнуло от Могенса — окидывая быстрым оценивающим взглядом комнату.

Мисс Пройслер была чистюлей и аккуратисткой, каких Могенс еще не встречал в своей жизни, притом что сам он порядок ценил превыше всего. Сегодня критический взгляд хозяйки пансиона не обнаружил ни пылинки, которая заставила бы ее неодобрительно сдвинуть брови. Последние полтора часа Могенс посвятил тому, чтобы убрать комнату и отполировать до блеска обветшалую обстановку — насколько это позволяла не менее полувековой давности, видавшая виды мебель, которой было обставлено его пристанище.

— Вы ждете гостей, мой дорогой профессор? — продолжила через пару секунд свой монолог мисс Пройслер, так и не дождавшись ответа.

— Да, — буркнул Могенс. — Неожиданно дал о себе знать бывший коллега. Я, разумеется, предупредил бы вас, но известие пришло действительно внезапно. Мне не хотелось беспокоить вас по мелочам. У вас столько дел!

Обычно такой ссылки на ее работу — по отношению к мисс Пройслер это означало не что иное, как содержать пансион с одним жильцом на длительный срок и двумя другими, а также и прочие комнаты, большую часть времени простаивающие пустыми, и при этом устраивать непрерывную охоту на каждую пылинку и крошку сора, имевшие непростительное легкомыслие вторгнуться в ее приют — было совершенно достаточно, чтобы вернуть ей милостивое расположение духа. Сегодня нет. Напротив, она вдруг слегка рассердилась, потом ее взгляд на какое-то мгновение оторвался от его лица и скользнул по телеграмме, хоть и вскрытой, но лежавшей лицом вниз на письменном столе. Что Могенс в этот короткий миг прочитал в ее глазах, так это то, что содержание телеграммы ей прекрасно известно.

Ну, разумеется, она его знала. А чего он ожидал? По всей вероятности, она знала его еще до того, как он сам с ним ознакомился. Томпсон — маленький городок, в котором все всех знают и ничего не происходит без того, чтобы тут же стать достоянием общественности. И все-таки осознание этого факта так разозлило его, что ему на какое-то мгновение изо всех сил пришлось сдерживаться, чтобы не поставить свою квартирную хозяйку на место. В результате он только улыбнулся и сделал движение, которое мисс Пройслер могла принять за пожатие плечами или за то, что она там хотела.