Анук, mon amour...
Шрифт:
Запах ушел, но теперь я знал, где искать его.
В моей собственной голове, вот где.
Слегка подпорченной аварией, слегка кружащейся, но достаточно крепкой, чтобы удержать подобную драгоценность. Я мог выманить запах в любой момент, ничего ему не суля. Что тут же и проделал, нисколько не смущаясь вонючей туши нигера. И жимолость, и жженый мед, и ветивер, – все оказалось на месте, ничего не потерялось, ничего, вплоть до самого распоследнего, самого крошечного цветка гиацинта. Обласкав запах ноздрями и снова загнав его под черепную коробку, я успокоился окончательно. Никуда ты не денешься, голубчик, паразитировать на вонючке Бадди – не самое большое
– Я обещаю, – я сказал это вслух и равнодушно раздавил окурок сигары, наконец-то покинувшей губы Нигера.
Так же равнодушно я слушал вопли Тома. Они не прекращались, но мысль о том, чтобы помочь меченому орангутангу, даже не пришла мне в голову, в конце концов, никто иной, как этот недоносок, собирался спустить с меня шкуру. Да и саднящей болью в боку я, скорее всего, тоже был обязан ему. Удар о столб ни при чем, я дешево отделался, другое дело – финка Тома. Неизвестно, насколько глубоко она вошла.
Но об этом лучше не думать.
Единственное, что я могу сделать, – побыстрее убраться отсюда. Люди могут появиться здесь в любой момент; наверняка кто-то видел аварию и уже вызвал патруль, а французская жандармерия ждать себя не заставит.
И все-таки я ушел не сразу. Попрощаться со шрамом плосконосого – именно это я и собирался сделать. Именно это я и сделал. Незадолго до аварии Тома слегка приспустил стекло, и теперь сквозь него темнела щека с бледным шрамом. Довольно изящный вензель, напоминающий латинскую «V». Легкий росчерк, галочка в графе – «дело сделано».
Увидев меня, Тома притих.
– Эй, ты… Помоги мне…
Нет, «V» была не столь совершенна, как могло показаться на первый взгляд. Что-то мешало ее целостному восприятию.
– Помоги, слышишь, собака… Помоги мне выбраться…
Маленький отросток, идущий от одного из двух стволов, как будто шрам не только утвердился на щеке Тома, но и выпустил маленький корешок.
– Так и будешь стоять? Помоги…
Я здорово ударился головой, никаких сомнений. Отросток прямо на моих глазах удлинился, превратился в довольно прочную перекладину и соединил обе части шрама. От почти фотографического сходства с «V» и следа не осталось. Теперь это…
– Неужели бросишь меня здесь, сволочь?.,
…теперь это больше напоминало перевернутую «А».
«Ars Moriendi», только без налета готики. Я здорово ударился головой. «Ars Moriendi», искусство умирания, но я знал точно – Тома не умрет. Я откуда-то знал это.
Осыпаемый проклятьями, я покинул место аварии, стараясь идти как можно быстрее. Боль в боку подгоняла меня, она тащила меня на поводке и лишь спустя несколько сот метров заставила остановиться. Присев на корточки у чахлого деревца, я проводил глазами машину «Police-Secours», вовремя они подоспели. Во всяком случае, теперь за судьбу Тома можно не волноваться. Кровоточащий бок – самое время подумать о нем. Вряд ли поблизости обнаружится аптека, а если и обнаружится, я, при самом благополучном раскладе, поцелую замок на двери, не пилить же на Елисейские поля, в круглосуточную. Вяло поразмыслив над ситуацией, я стянул с себя безнадежно испорченную рубаху, за ней последовала футболка со срезанной этикеткой «Fendi», на бок, залитый кровью, лучше не смотреть. Так, не глядя на сочащуюся кровь, я проделал еще несколько нехитрых манипуляций: порвал футболку на полосы, зафлажковал рану собственными носками и, как мог, сделал себе перевязку. Не бог весть что, но до дома добраться можно.
…Я ввалился в квартиру ровно через час и, как подкошенный, упал в прихожей.
И лишь еще спустя полчаса нашел в себе силы, чтобы подняться. Порез не был глубоким, финка вошла в тело сантиметра на полтора, но боль от этого не становилась меньше. Я извел на рану весь имеющийся в наличии йод, предварительно продезинфицировав ее всем имеющимся в наличии виски. После чего оставалось заклеить ее пластырем.
И отрубиться до утра.
Напрасный труд, только идиот может рассчитывать на сон в моем положении. А если я и засну, неизвестно, что мне приснится. Бадди и его подручного я не боялся вовсе, даже два стальных ножа в спине у Нигера не произвели на меня должного впечатления. Шрам на щеке Тома, видоизменившийся прямо у меня на глазах, тоже можно было списать на последствия аварии. Оставалась тайна запаха, уж не ее ли разгадку я боюсь подсмотреть во сне?
Запах.
Он никуда не делся, он сидел на цепи и послушно подал голос по первому моему зову. Не очень-то я поверил такой отзывчивости, памятуя о его первом, толстомордом хозяине. Сейчас жженый мед на пару с ветивером лижут тебе руку, а завтра эту же руку и откусят. Все еще морщась от боли в левом боку, я достал блокнот, купленный в букинистическом Бабетты, и раскрыл его. Чем я хуже Франсуазы Саган, в самом деле?.. Нет, я не собирался описывать произошедшее, напротив, мне поскорее хотелось забыть и потрепанные ступни Бадди Гая, и гортанные вопли Тома. Занести в реестр все компоненты запаха – вот чего я хотел на самом деле. В моей первой тетради ароматы существовали отдельно друг от друга, строго пронумерованные и закрытые в вольерах страниц. Не особый любитель секса, я не давал спариваться и им. Быть может, зря, кто знает.
Но теперь все будет по-другому.
Блокнот на поверку оказался самым обычным ежедневником, датированным, однако, все тем же 1968. Вряд ли это могло послужить знаком, разве что для самой Бабетты, слившейся в экстазе с «Dillinger E'Morto», – мы с Анук родились гораздо позже. А книга, унесенная в изъеденном блохами-почитательницами клюве Ронни Бэрда, и вовсе не поддавалась никакой хронологии. Да и черт с ним, шестьдесят восьмой, так шестьдесят восьмой. Вот только до меня ежедневник уже кому-то принадлежал. И этот кто-то старательно пометил его. На первой странице, в правом углу, я прочел:
Thierry Francois.
Интересно, кто такой этот Тьери Франсуа и что он поделывает сейчас? Тогда, в шестьдесят восьмом, неизвестный мне Тьери бурной деятельности не разводил. Да и вообще пребывал в анабиозе, если судить по нетронутому ежедневнику. А почерк Тьери оказался чем-то похож на мой собственный, но не очертаниями букв, а манерой их написания: видимый нажим в начале слова сменяла некая апатия в его конце. Ну что ж, Тьери Франсуа, Гай Кутарба приветствует тебя! И воспользуется твоей вещичкой, если ты не возражаешь. Некоторое время я все еще зависал над именем, а потом промахнул добрую треть ежедневника и остановился на сегодняшней дате.
13 мая.
13 мая 1968 года приходилось на понедельник, и это хоть отчасти объяснило плачевный финал тени Бадди Гая. И вызвало у меня грустную улыбку. Прямо под датой я записал в три строки:
Зеленый мандарин, лотос, магнолия, цветок абрикоса.
Гиацинт, жимолость, ветивер.
Жженый мед, кедр, лакрица.
И только потом заметил еще одну запись, сделанную тем же почерком, что и имя на первой странице, упор на первые буквы и полное пренебрежение к последним:
Salamanca?..