Анж Питу (др. перевод)
Шрифт:
Девушка покраснела, но не от удовольствия; она пошла пятнами, что свидетельствовало разом о двух движениях души, то есть изобличало сразу гнев и нетерпение, желание высказаться и необходимость молчать.
Питу был не светский человек, он не чувствовал оттенков. Но понимая, что румянец Катрин не свидетельствует о полном ее согласии, он сказал, раздвинув пухлые губы в лучезарной улыбке, отчего обнажились его огромные зубы:
– Что же вы молчите, мадемуазель Катрин?
– А вы, господин Питу, сами не понимаете, что сморозили глупость?
–
– Разрази меня гром! – воскликнула мамаша Бийо. – Еще не хватало моей дочке Катрин разъезжать с телохранителем!
– А как же она будет в лесу? – возразил Питу с таким простодушно-озабоченным видом, что грешно было бы над ним смеяться.
– А это тоже мой муженек наказал? – продолжала мамаша Бийо, также умевшая отпустить колкость.
– Ну, нет! – подхватила Катрин. – Это занятие для лентяя, мой отец никогда бы не дал такого совета господину Питу, а господин Питу нипочем бы на это не согласился.
Питу в остолбенении таращил глаза то на Катрин, то на мамашу Бийо; все возведенное им здание рушилось.
Катрин, женщина до мозга костей, разгадала горестное разочарование Питу.
– Господин Питу, – сказала она, – это вы в Париже видели, чтобы девушки, всему свету на потеху, повсюду таскали за собой молодых людей?
– Но вы же не девушка, – еле ворочая языком, прошептал Питу, – вы же хозяйка дома.
– Ну, ладно! Поболтали и хватит! – отрезала мамаша Бийо. – У хозяйки дома и без того дел по горло. Пошли, Катрин, я передам тебе все хозяйство, как велел отец.
И на глазах у застывшего столбом Питу началась церемония, не лишенная величия и даже поэзии, хоть и по-деревенски простая.
Мамаша Бийо отделила от связки один за другим все ключи, по очереди передала их Катрин и отчиталась перед ней в белье, бутылках, мебели и съестных припасах. Она подвела дочку к старому комоду с инкрустацией, сделанному году в 1738 или 1740, в тайном отделении которого папаша Бийо хранил документы, луидоры и все семейные ценности и архивы.
Катрин с важностью перенесла процедуру передачи всей власти и всех тайн; она дотошно расспрашивала мать, размышляла над каждым ее ответом и, получив какое-либо сведение, казалось, навсегда заключала его в глубины памяти и сознания, словно оружие, припасенное на случай войны.
После осмотра вещей мамаша Бийо перешла к живности, которую подробно перечислила.
Овцы, здоровые и больные, ягнята, козы, куры, голуби, лошади, быки и коровы.
Но это была простая формальность.
В этой отрасли хозяйства девушка уже давно была главным начальством.
Никто лучше Катрин не знал домашней птицы с ее оглушительным кудахтаньем, ягнят, привыкавших к ней в первый же месяц, голубей, которые настолько ей доверяли, что часто принимались кружиться вокруг нее прямо посреди двора, и садились ей на плечо, и слетались к ее ногам, расхаживая перед ней вразвалку взад и вперед.
Лошади, когда появлялась Катрин, приветствовали ее ржанием. Она умела усмирить самых норовистых. Один из выращенных на ферме жеребят, а теперь жеребец, к которому никто не смел подступиться, крушил все в конюшне, чтобы подбежать к Катрин и взять у нее из ладоней или кармана черствую корку, которая всегда для него была наготове.
Невозможно было удержаться от восхищения и улыбки, глядя на эту белокурую красотку с большими синими глазами, с белой шейкой, округлыми руками и пухлыми пальчиками, когда она, неся полный передник зерна, шла к утоптанной площадке вокруг поилки, и зерно, которое она разбрасывала пригоршнями, звонко сыпалось на влажную плотную землю.
И тут все цыплята, все голуби, все непривязанные ягнята бросались к корыту; удары клювов испещряли землю; розовые языки козочек лизали овес или хрусткую гречиху. Площадка, вся черная от толстого слоя зерна, в две минуты становилась белой и чистой, как фаянсовая тарелка жнеца, встающего от трапезы.
Глаза некоторых людей излучают такое мощное влекущее или пугающее очарование, перед которым не в силах устоять животное.
Кто из вас не видел свирепого быка, который в течение нескольких минут печально смотрит на ребенка, улыбающегося ему и не сознающего опасности? Быку жаль дитя.
Кто не видел, как тот же самый бык угрюмо и растерянно глядит на дюжего фермера, который меряет его взглядом и пригвождает к месту безмолвной угрозой? Животное опускает голову, оно словно готовится к драке, но ноги его прирастают к земле; бык дрожит, слабеет, он охвачен страхом.
Катрин оказывала на все живое влияние первого рода: она держалась так спокойно и вместе с тем твердо, в ней было столько добродушия и вместе с тем воли, она была так свободна от опасений и страха, что животным при ней не приходило в голову ничего дурного.
Еще сильнее поддавались этому странному влиянию существа, наделенные разумом. Обаяние этой невинной девушки было непобедимо; ни один мужчина во всей округе не позволял себе улыбнуться, говоря о Катрин; ни один парень не таил задних мыслей, думая о ней: кто любил ее – хотел взять ее в жены, кто не любил – желал бы иметь такую сестру, как она.
Понурив голову, уронив руки, ни о чем не думая, Питу машинально плелся вслед за дочкой и матерью, пока они обходили и осматривали хозяйство.
С ним не говорили. Он был словно стражник в трагедии, и сам себе казался нелепым в этой каске.
Затем был учинен смотр работникам и служанкам.
Мамаша Бийо собрала всех в полукруг, а сама стала посредине.
– Дети мои, – сказала она, – хозяин задерживается в Париже, но он выбрал человека, который будет его замещать. Это моя дочь Катрин, молодая, крепкая – вот она. Я постарела, и голова у меня уже не та. Хозяин решил верно. Теперь всем будет заправлять Катрин. Она будет и принимать, и выплачивать деньги. Я первая буду исполнять все ее приказы, а тем из вас, кто ее ослушается, придется иметь дело именно с нею.