Анж Питу (др. перевод)
Шрифт:
Сердце Питу так истомилось, что желудок тоже начинал терпеть муки. «Мы удивляемся, – говорит Шатобриан, – сколько слез вмещает в себя королевское око, но никому не под силу измерить ту пустоту, что образуется от слез в желудке взрослого человека».
Часовой увлек Питу в пиршественную залу, где его встретили громовыми приветственными кликами.
Он молча поклонился, молча сел и с присущим ему хладнокровием набросился на ломти мяса и салат.
Он ел и ел, пока на сердце у него не полегчало, а желудок не наполнился.
XL. Неожиданная развязка
Когда за
Через два часа Питу спохватился, что боль перестала расти.
Он встал – меж тем как его сотрапезники уже не в силах были подняться на ноги.
Он обратился к ним с речью о спартанской трезвости, не смущаясь тем, что все они были мертвецки пьяны.
Ему подумалось, что, пока все храпят прямо за столом, недурно было бы пойти прогуляться.
Что до юных жительниц Арамона, то мы должны сообщить, что, к их счастью, они ускользнули до десерта, пока головы у них еще не успели закружиться, ноги – подкоситься, а сердца – воспламениться.
Питу, храбрейший из храбрых [240] , невольно призадумался.
Сколько любви, красоты, пышности он перевидел, но в душе и в памяти у него осталось лишь несколько взглядов и последние слова Катрин.
Память, подернутая дымкой, подсказывала ему, что рука Катрин несколько раз коснулась его руки, плечо Катрин по-свойски задело его плечо, а во время затянувшегося спора она даже позволила себе кое-какие вольности, приоткрывшие ему все ее достоинства и чары.
240
Дюма иронизирует: храбрейшим из храбрых Наполеон прозвал маршала Мишеля Нея (1769–1819) после битвы под Бородином.
И тут, пьянея от всего, чем ранее столь хладнокровно пренебрег, он принялся шарить вокруг, словно человек, только что пробудившийся ото сна.
Он вопрошал темноту, зачем он с такой суровостью обрушился на девушку, проникнутую любовью, нежностью, очарованием, на девушку, которой, в сущности, так легко было в самом начале жизни прельститься бесплотной мечтой. Увы, с кем не бывало!
Кроме того, Питу гадал, почему ему, неотесанному, неказистому бедняку, поначалу выпало счастье внушить чувство самой красивой девушке во всей округе, хотя за ней увивался, не считая сие зазорным для себя, первый щеголь здешних мест, красивый и знатный юноша.
Питу тешил себя мыслью, что есть, видно, и у него свои достоинства: он сравнивал себя со скромной фиалкой, источающей незримый аромат.
В том, что аромат и в самом деле незрим, нет ни малейших сомнений, однако истина все же в вине, в том числе и в арамонском.
Поборов в себе таким образом дурное чувство с помощью философии, Питу признал, что вел себя с девушкой неподобающим и даже весьма предосудительным образом.
Он рассудил, что такое обращение могло поселить в ней ненависть, что вел он себя крайне нерасчетливо: ослепленная г-ном де Шарни, Катрин может воспользоваться первым же предлогом и разочароваться в блестящих и неоспоримых достоинствах Питу, если Питу проявит скверный нрав.
Итак, следовало доказать Катрин, что нрав у него добрый.
Но как?
Вертопрах на его месте сказал бы: «Катрин обманывает меня и водит за нос, но дай-ка я сам ее обману и посмеюсь над ней».
Вертопрах сказал бы: «Оболью ее презрением, сделаю так, чтобы ей стало стыдно своих похождений и прочих пакостей. Нагоню на нее страх, ославлю на весь свет, чтобы закаялась бегать на свидания».
Но Питу, великодушный, добрый Питу, ошеломленный счастьем и винными парами, сказал себе, что заставит Катрин устыдиться, как она могла не любить такого парня, как он, а когда-нибудь потом признается ей, что раньше думал о ней дурно.
Надо добавить еще вот что: чистосердечный Питу и в мыслях не допускал, что прекрасная, чистая, гордая Катрин оказалась для г-на Изидора не просто смазливой кокеткой, которая заглядывается на кружевное жабо, да на кожаные кюлоты, да на сапоги со шпорами.
Впрочем, стоило ли хмельному Питу так страдать, если бы Катрин и впрямь прельстилась шпорами и жабо?
Рано или поздно г-н Изидор уехал бы в город, женился бы на какой-нибудь графине и больше не взглянул бы на Катрин – тем бы дело и кончилось.
Вот какие достойные старца мысли внушило нашему отважному начальнику арамонской национальной гвардии молодящее старцев вино.
Итак, чтобы поубедительнее доказать Катрин свой добрый нрав, он решил взять назад все обидные слова, которые наговорил ей в течение вечера.
Но сначала нужно было вернуть назад самое Катрин.
Для пьяного, если у него нет часов, время не существует.
Часов у Питу не было, и пройди он десять шагов за порог, его бы развезло, как Вакха или его возлюбленного сына Феспида [241] .
241
Феспид (VI в. до н. э.) – по античной традиции афинский поэт, создатель жанра трагедии, выросшей из гимнов, исполнявшихся на празднествах в честь Вакха.
Он уже не помнил, что расстался с Катрин более трех часов назад и что путь до Пислё занимает у Катрин самое большее час.
Он ринулся прямиком через лес, храбро продираясь сквозь чащу и не желая петлять вместе с торной дорогой.
Оставим его блуждать под деревьями, в кустах, в колючих зарослях, сокрушая то ногой, то палкой принадлежащий герцогу Орлеанскому лес, который в ответ немилосердно хлестал его и царапал.
Вернемся к Катрин, которая вслед за матерью ехала домой, погруженная в задумчивость и отчаяние.
Неподалеку от фермы есть болотце; в этом месте дорога сужается и двум лошадям рядом не проехать – только гуськом.
Мамаша Бийо поехала вперед.
Катрин последовала за ней, как вдруг ей послышался тихий призывный свист.
Она обернулась и разглядела в темноте галун на фуражке, принадлежащей лакею Изидора.
Она помедлила, чтобы мать отъехала подальше, и та спокойно продолжала путь, зная, что ферма в какой-нибудь сотне шагов.
Лакей приблизился к Катрин.
– Барышня, – сказал он, – господину Изидору надобно повидать вас нынче же вечером; он просит, чтобы в одиннадцать часов вы встретились с ним, где сами скажете.