Анж Питу
Шрифт:
– Ну, сударь, – сказал король, – разве я такой человек, какой нужен для того, чтобы основать подобную империю во Франции?
– Почему бы и нет, ваше величество? – возразила королева, несколько ободренная словами Жильбера.
– Сударыня, – снова заговорил король, – я человек здравомыслящий и ученый. Вместо того, чтобы стараться видеть все в розовой дымке, я вижу ясно и знаю доподлинно все, что мне нужно знать, чтобы управлять этой страной Как только меня лишают неограниченной власти, как только я превращаюсь в заурядного человека, беззащитного перед лицом мира, я теряю всякую видимость силы, которая единственно и была необходима правительству Франции, поскольку, по правде говоря, Людовик XIII, Людовик XIV и Людовик XV прекрасно держались благодаря этой видимости силы. Кто нужен сегодня французам? Господин. Я чувствую себя способным только на то, чтобы быть отцом. Что нужно революционерам? Меч. Я не чувствую в себе силы нанести удар.
– Вы не чувствуете в себе силы нанести удар! – вскричала королева. – Нанести удар людям, которые отбирают имущество у ваших детей, людям, которые хотят лишить корону Франции, венчающую ваше чело, всех украшений?
– Что мне ответить? – спокойно спросил Людовик XVI. – Сказать «нет»? Снова поднимется буря из тех, что портят мне жизнь. Вы-то умеете ненавидеть. Тем лучше для вас. Вы даже умеете быть несправедливой, я вас за это не корю, это огромное достоинство для властителей.
– Не считаете ли вы, кстати, что я несправедлива по отношению к революции?
– Еще бы! Конечно, считаю.
– Вы не говорите «конечно, считаю», ваше величество; вы говорите «конечно, считаю».
– Если бы вы были простой гражданкой, дорогая Антуанетта, вы рассуждали бы иначе.
– Но я же не простая гражданка.
– Вот почему я вас прощаю, но это не значит, что я с вами согласен. Нет, сударыня, нет, смиритесь, мы взошли на французский трон в бурное время; нам нужны силы, чтобы тащить этот груженный вилами и косами воз, именуемый революцией, но сил нам не хватает.
– Тем хуже! – воскликнула Мария-Антуанетта. – Ибо этот воз проедет по нашим детям.
– Увы, я знаю, но в конце концов, не мы будем его подталкивать.
– Нам надо повернуть его назад, ваше величество.
– Берегитесь, ваше величество, – произнес Жильбер с глубоким волнением, – отъезжая назад, он раздавит вас.
– Сударь, – сказала королева, теряя терпение, – я смотрю, вы слишком далеко зашли в своих советах.
– Я буду молчать, ваше величество.
– Ах, Боже мой, дайте же ему договорить, – не выдержал король, – если он не прочел то, что он вам тут сообщает, в двадцати газетах, которые уже неделю трубят об этом, то только потому, что не хотел. Будьте признательны ему уже за то, что он высказал вам правду без укора.
Мария-Антуанетта помолчала, затем с сокрушенным вздохом сказала:
– Повторяю еще раз: приехать в Париж по собственной воле – значит одобрить все, что произошло.
– Да, – сказал король, – я знаю.
– Это значит унизить армию, более того, отречься от армии, которая готова защищать вас.
– Это значит щадить кровь французов, – сказал доктор.
– Это значит заявить, что отныне мятеж и насилие смогут направлять королевскую волю туда, куда захотят бунтовщики и предатели.
– Ваше величество, вы, кажется, изволили признать, что я имел счастье вас убедить?
– Да, я признаю, что давеча покров приподнялся передо мной. А теперь, сударь, теперь я снова становлюсь, как вы говорите, слепой, и предпочитаю хранить величие моего сана, беречь то, к чему меня приучили воспитание, традиция, история; я предпочитаю по-прежнему видеть себя королевой, нежели чувствовать себя плохой матерью этого народа, который оскорбляет и ненавидит меня.
– Антуанетта! Антуанетта! – воззвал Людовик XVI, напуганный внезапной бледностью, которая разлилась по щекам королевы и была не чем иным, как предвестием сильной бури.
– О, нет, ваше величество, позвольте мне сказать! – произнесла королева.
– Будьте осторожны, сударыня. – И король краем глаза указал Марии-Антуанетте на доктора.
– Зачем?! – воскликнула королева. – Господин доктор знает все, что я собираюсь сказать… Он знает даже то, что я думаю, – добавила она с горечью, вспоминая сцену, которая произошла между нею и Жильбером. – Поэтому зачем мне себя сдерживать? Тем более, что господин доктор стал нашим доверенным лицом, чего же мне опасаться! Я знаю, ваше величество, что вас увозят, я знаю, что вас увлекают насильно, как несчастного принца из моих любимых немецких баллад. Куда вы идете, я не знаю. Но вы идете, вы идете туда, откуда нет возврата!
– Ну что вы, сударыня, я просто еду в Париж, – ответил Людовик XVI.
Мария-Антуанетта пожала плечами.
– Вы думаете, я сошла с ума, – сказала она с глухой яростью в голосе. – Да кто вам сказал, что Париж не есть та самая пропасть, которую я не вижу отсюда, но чувствую? Разве в сумятице – а она непременно начнется вокруг вас, – вас не могут убить? Кто знает, откуда прилетит шальная пуля? Кто знает, в каком из ста тысяч грозных кулаков зажат нож?
– О, тут, сударыня, вам нечего бояться, они меня любят! – воскликнул король.
– Не говорите так, мне вас жаль, ваше величество. Они вас любят и при этом убивают, душат, режут тех, кто представляет вашу власть, власть короля, помазанника Божия! Вот смотрите, комендант Бастилии был воплощением королевской власти, ипостасью самого короля. Поверьте, я не преувеличиваю: если они убили де Лоне, этого храброго и верного слугу, они убили бы и вас, ваше величество, будь вы на его месте; и даже еще скорее, чем его, ибо они вас знают и знают, что, вместо того, чтобы защищаться, вы подставили бы себя под удар.
– Какой из этого вывод? – спросил король.
– Но я полагала, это и есть вывод, ваше величество.
– Они меня убьют?
– Да, ваше величество.
– Будь что будет.
– А наши дети! – воскликнула королева. Жильбер решил, что пора вмешаться.
– Ваше величество, – сказал он, – королю устроят в Париже такой почетный прием, появление его вызовет такой восторг, что если я за кого и тревожусь, то не за короля, а за фанатиков, способных броситься под копыта его лошадей, как индийские факиры под колесницу со статуей своего идола.